Константин Мацан のテレグラム投稿

«Тревожность — грех», — сказал гость в эфире. Категорично, но есть, о чем подумать. «Грех» — не в смысле вредного поступка в сторону ближнего, а в смысле иллюзии автономности человека от Бога. Тревожность — итог эгоцентрической зацикленности. И значит, она не то, в чем нужно себя жалеть как в болезни (а на самом деле подсознательно подхваливать себя, мол, «вот какой я неравнодушный — тревожусь»). Если тревожность — страсть, то ее изгоняют волей (и благодатью) как всякую страсть. Но ведь тогда сказать: «Что-то у меня в последнее время тревожность расшалилась» — то же, что, например, сказать: «Что-то у меня в последнее время расшалилась похоть».

Новый Завет — не просто аккуратный томик, упавший с неба в готовом виде. Как он формировался исторически? Почему мы верим, что тексты Евангелий — подлинные и что значит «подлинные» в этом случае? Почему в Евангелиях есть разночтения? Кем были евангелисты? Каков историко-богословский облик и особенности каждого из четырех текстов Евангелий?

Обо всём этом Константин Мацан записал пять бесед в программе «Светлый вечер», которые мы собрали вместе.

1. «Четвероевангелие»

2. «Евангелие от Матфея»

3. «Евангелие от Марка»

4. «Евангелие от Луки»

5. «Евангелие от Иоанна»

#светлыйвечер
Радио ВЕРА

«Церковь гуманистических деклараций» — такое выражение встретил у Фуделя в «Наследстве Достоевского». Действительно, можно бить себя в грудь, присягая на верность идее прав и свобод человека, но, видимо, все это будет далеко от христианства, пока провозглашается без чувства смирения и любви.

Старец Зосима говорит «плачущей бабе», потерявшей сына:

«Не утешайся и плачь, только каждый раз, когда плачешь, вспоминай неуклонно, что сыночек твой — есть единый от ангелов Божиих».

В реальной жизни ни одна потеря несоизмерима с какими бы то ни было словами, даже самыми «святыми». Поэтому рассуждаю сейчас отвлеченно, только о литературной и философской материи…

Как много в этом «не»: «не утешайся и плачь». Достоевский еще в 1880-м сказал устами Зосимы то, что сегодня едва ли не хрестоматийно: горе нужно отгоревать, и даже повседневные эмоции страха и печали нельзя обесценивать, их не преодолеешь и не отпустишь, если сначала не признаешь и не проживешь, поэтому не нужно искать быстрых и оттого «ложных» утешений. Но на то Достоевский и «христианский психолог». Христианство очень давно знает, как бороться с внутренними страстями, знает, как одновременно признавать свой страх или печаль, не притворяться, будто нестрашно или непечально, но не отчаиваться, потому что тут же, «в одном флаконе» даровано и утешение, ведь страх и печаль проживаются пред Ликом Христовым, в Его всепроникающем свете.

Знаменитые слова Достоевского — «если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной» — Сергей Фудель назвал, казалось бы, «богословски неграмотными». Оно и понятно: как же можно даже теоретически разделять Христа и истину? Нередко за эту фразу Федора Михайловича и упрекают…

Но Фудель в книге «Наследство Достоевского» тут же отвечает:

«Может быть, еще придет время, когда в полном смешении человечеством добра и зла, в окончательном тумане лжи, неведения и новых божеств, утверждающих истину вне Христа, — кто-нибудь с великой радостью повторит именно эти неграмотные слова: “Уж лучше я останусь со Христом, нежели с истиной”».

«Символ веры» Достоевского силен именно своей, казалось бы, «неграмотностью». Он подходит ко времени и как бы говорит: если приходит в голову искать истину, но вне Христа, то попробуй все же искать Христа, а найдешь Его — найдется и истина.

Мы привычно говорим: «голос совести». И лишь в порядке неожиданной метафоры можем сказать, например: «голос красоты». У красоты как бы нет одного личного голоса, она — россыпь сигнальных огней и опознавательных знаков, направляющих выше и дальше к мысли о Творце. А совесть говорит в голос, потому что голос исходит от Личности. Если есть голос — значит, действительно есть Тот, Кто в глубине сердца обращается к человеку.

Доброе утро!

Вера, свет, «узнавание Бога» и, конечно, «Я и Отец одно» и «Я лоза, а вы ветви» — магистральные темы Евангелия от Иоанна, ревностного ученика, сказавшего, что «Бог есть любовь».

Завершаем пятой программой цикл «Светлых вечеров» о текстологии Нового Завета.

Евангелие нищих, Евангелие женщин, Евангелие детей, Евангелие молитв — все это о Евангелии от Луки. О его особом облике и «универсалистском» богословии. А еще о том, что именно в этом Евангелии мы находим такие темы, сюжеты и притчи, которые кажутся уже вроде привычными, но без которых именно поэтому — не обойтись. Достаточно вспомнить, что именно у Луки — притча о блудном сыне.

Слушайте четвертую программу из цикла о текстологии Нового Завета на Радио ВЕРА.

Консенсусом в библейской науке является представление, что Евангелие от Марка — хронологически первое, древнейшее, впоследствии взятое за основу Матфеем и Лукой. И нужно обладать, видимо, некоторым дерзновением, чтобы поставить это представление под вопрос.

Поговорили об особенном богословском облике Евангелия от Марка в третьей беседе из цикла о текстологии Нового Завета. Послушайте.

Почему Евангелие от Матфея — оптимистичное? Что собираются проповедовать апостолы, если Христос отправляет их на проповедь еще до своей смерти и воскресения? Зачем Христос истолковывает ученикам притчи, смысл которых, казалось бы, очевиден?

Во второй беседе из цикла о текстологии Нового Завета говорим о Евангелии от Матфея, о его особенном облике и богословии.