Jazz et livres

Воскресная джазовая рекомендация – альбом «Stan Getz Plays» американского джазового саксофониста Стэна Гетца.

Гетц в первую очередь известен своей композицией «Девушка из Ипанемы», записанной в 1964 году вместе с бразильским гитаристом Жуаном Жилберту и бразильским композитором Антониу Жобином. После этой записи «Девушка из Ипанемы» стала международным хитом, а бразильский жанр босса-новы завоевал мировое признание и славу. После Гетц очень много работал в жанре босса-новы и самбы, но этот альбом был записан раннее, в 1952, и там особенно ярко звучит теплый, лирический и виртуозный саксофон Гетца.

Мультипликация Михаила Алдашева, из фильма «Рождество», 1996 год.

«Я хотел рассказать историю Рождества так же просто, наивно и бесхитростно, как ее рассказал бы ребенок, которому прочитали Евангелие: показать мир, светлый даже в ночи, где живут добрые звери и строгие ангелы, где пастухи пьют вино и дерутся, а Дева стирает белье. И где появляется жизнь, рожденная спустившейся с небес любовью».

К замыслу так и не снятого фильма «Джаз», из дневниковых записей Динары Асановой, 1984–1985 годы:

«Почему джаз? Джаз как первопричина разговора о гармонии человеческого бытия, о его нравственной чистоте, единстве мысли о вечной жизни, о болях, о радостях. Но начинать хотелось не столько сразу о джазе, а о людях мира. У всех народов свой язык, своя музыка, но почему-то именно джаз, прийдя из Америки — Африки, стал понятен и любим во всем мире. В джеймсейшене могут принимать участие все люди, всех наций. Восток — латихан, ритм похож, танцы эвенков, африканские, русские, испанские, кубинские и даже — если вспомнить — старые танцы и музыка многих народов. Растущие ритмы музыки, а если связать их с ростом человека на земле, с его радостями, войнами...»

Молодые священники в фотографиях Марио Джакомелли. В 1961-63 годы итальянский фотограф документировал католические семинарии в послевоенной Италии на черно-белую плёнку: на фотографиях семинаристы запечатлены на досуге, за простыми радостями – игрой в снежки, танцами и хороводами.

Japan through the photographs of Seiryū Inoue

Вход в Seven Arts Coffee Gallery в Нью-Йорке, где в шестидесятые годы проводились ночные чтения стихов, фотография Берта Глинна

Осеннее, рассеянное, собранное по кусочкам, прочитанное и прослушанное, на бегу, на лету, хотя и с и с книгами хорошими, и с джазом так нельзя, но осень, закручивая, только так и позволяет. Этой осенью, сложной и стремительной, любое чтение стало спасительным, и, наперекор кафкинскому совету читать только кусающее и жалящее, тянусь к тому, что успокаивает и исцеляет. Делюсь!

• Наринэ Абгарян, «С неба упали три яблока». Еще летом мне был вручен увесистый сборник повестей и романов Наринэ Абгарян со словами: «Это то, какой должна быть настоящая литература». Дальнейших объяснений не последовало, и весь сентябрь я, растягивая, читала первую повесть сборника. «С неба упали три яблока» – это летопись радостей, горестей, испытаний и чудес жителей Марана, маленькой горной деревни. На каждом доме и на каждой семье – отпечаток пережитого зла, горя и страдания, и сами пожилые жители будто окаменели, застыли во времени. Но любовь, с которой Абгарян описывает каждого героя не обманывает: свет струится из каждой строчки, каждого слова, и в конце побеждает. Проза Абгарян не бьет по голове и не ошарашивает, напротив, она, очень душевная и уютная, окутывает, в ней находишь покой, ее читаешь размеренно и заканчиваешь с любовью в сердце. «Нет рая, и ада нет, – поняла вдруг Анатолия. – Счастье – это и есть рай, горесть – это и есть ад. И Бог наш везде и повсюду не только потому, что всемогущ, но ещё и потому, что Он и есть те неведомые нити, что связывают нас друг с другом».

• Ballads, John Coltrane Quartet. Очень осенний альбом саксофониста Джона Колтрейна и его квартета, состоящий из восьми джазовых баллад – нежных, лиричных и задумчивых, записанных, как оказалось, с первого раза.

• Интервью Арзамаса с Виктором Голышевым – советским мастером перевода английской и американкой литературы. Переводческое дело меня очень завораживает, а этот выпуск – очень простой рассказ о «механике» перевода, выборе и чтении книг («Не умеешь прочесть книжку – не берись переводить»), превращении в переводимых литературных героев. А еще – о Бродском (он посвятил Голышеву свое стихотворение «1972») и подарке Надежды Мандельштам. А в этом интервью Виктор Петрович много говорит о джазе – о том, как слушал Бенни Гудмана в Москве в шестидесятые годы и о своих любимых пластинках.

Переход от незнания к знанию был для меня всегда предметом и тайного и явного услаждения, будь то у других или же у самого себя. Живая мысль делает человека бодрее, здоровее, одновременно и сильнее и мягче, менее замкнутым, более простым и откровенным, так что радость живой мысли распространяется как бы по всему телу и даже затрагивает какие-то бессознательные глубины психики. Живая мысль сильнее всего и красивее всего, от нее делается теплее на душе, а жизненное дело становится эффективнее и легче, сильнее и скромнее.

Беритесь за ум, бросайтесь в живую мысль, в живую науку, в интимно-трепетное ощущение перехода от незнания к знанию и от бездействия к делу, в эту бесконечную золотистую даль вечной проблемности, трудной и глубокой, но простой, здоровой и усладительной. Певучими радостями овеяна живая мысль, бесконечной готовностью жить и работать, быть здоровым и крепким. Весельем и силой заряжен живой ум.

— Алексей Федорович Лосев, «Дерзание духа»

«Любовь – это огромная способность души, как талант – я в этом убеждена».

«Любить», реж. Михаил Калик, 1968

Вчера вечером на показе фильма Николая Солодникова «Во сне ты горько плакал» в Лиссабоне и результат – подписанный на память сборник эссе Бродского.

Радость 🤍!

Audrey Tautou’s self-portraits

Старая Москва на моих любимых фотографиях

Культура без любви есть мертвое, обреченное и безнадежное дело.
И все великое и гениальное, что было создано человеком - было создано из созерцающего и поющего сердца.

— Иван Ильин, «Поющее сердце. Книга тихих созерцаний», глава первая «Без любви (из письма к сыну)».

В португальском языке есть особенное, непереводимое слово saudade, не имеющее аналогов в других языках, кроме близкого испанского. В широком смысле, saudade – это тоска по безвозвратно ушедшему, одно из основополагающих
понятий национального самосознания и культуры португальцев. В более узком смысле – это настроение, сочетающее в себе светлую печаль, ностальгию и меланхоличную нежность. «Ter saudades» означает скучать по кому-то, а выражение «matar as saudades» (дословно – «убивать тоску») используется, когда ты наконец встречаешься с кем-то, по кому давно скучал, и скучать перестаешь.

Моя преподавательница, португалка, долго пыталась объяснить мне, что это слово для нее значит (в английском со всей его строгостью синонима не нашлось), и по ее сбивчивой радости я поняла, что значит оно очень многое. Появилась даже идея – собрать и издать большой словарь непереводимых слов-душевных состояний из разных языков!

Делюсь своей большой рекомендацией – каналом Полины Chapter One о любви к книгам, истории, искусству и московским усадьбам.

Полина организовывает и проводит замечательные лекции и литературные обсуждения, которые проходят в дореволюционных залах при свечах; из последних – о Маяковском и Лиле Брик, Булгакове и его женщинах и писательнице Айн Рэнд. А вот – ее августовская литературная встреча, посвященная письмам Ван Гога к брату Тео; встреча проходила в художественной студии как мастер-класс по рисованию подсолнухов!

А еще Полина рассказывает о лекциях, выставках и музыкальных вечерах, которые посещает сама и делится маршрутами по Москве. Тут – о джазе в галерее «Другое дело», тут – о маршруте по Покровке через храм, книжный и кофейню, а тут – о выставке Малявина и Архипова в Третьяковке.

Находить такие многогранные пространства – большая редкость и радость, так что уверенно рекомендую и теперь сама мечтаю побывать на одной из лекций! 🤍

trumpeter and composer Hannibal Lokumbe
photo: © Clemens Kalischer Estate 2021

Я жду Ваших книг, как грозы, которая – хочу или нет – разразится. Совсем как операция сердца (не метафора! каждое стихотворение (твое) врезается в сердце и режет его по-своему – хочу или нет). Не хотеть! Ничего!

— Марина Цветаева в письме Райнеру Марие Рильке от 9 мая 1926 года.

Осень закручивает суетой, и пока времени писать и читать для души у меня остается по минутке в день, напоминаю о существовании нашей папки – объединения каналов о литературе, кино, искусстве, вере и фотографии, где за меня пишут и делятся замечательные авторы, некоторые из которых также и мои знакомые. Можно подписаться на всех или выбрать самых близких; я же очень нами горжусь и вдохновляюсь.

С большой любовью, https://t.me/addlist/ljsWxx9Hwt43OGUy 🕊️

«Фотография для меня — способ общения с людьми. В центре моей фотографии всегда оставался человек, с первых дней я четко осознавал, что для меня важно. Это ни портреты, ни типажи, это скорее ситуации, в которых говорят взгляды моих героев».

Снимки классика литовской фотографии Антанаса Суткуса

🤍

Одним сентябрьским вечером прошлого года я в первый раз посмотрела фильм Киры Муратовой «Долгие проводы», и тогда с него начался мой осознанный и трепетный интерес к кино. А не так давно, сентябрьским вечером этого года, мне удалось по удивительной случайности, наткнувшись на одну из расклееных по городу афиш, увидеть «Долгие проводы» в кино, в Лиссабоне (все фильмы тут идут на языке оригинала с местными субтитрами). И вот что удивительно: ни в этот, ни в тот раз, я не могу уловить и хотя бы отчасти описать, что чувствую к этой, казалось бы, очень простой картине – выходит неловко, сбивчиво, не о том. А что еще удивительней, за этот один большой год мои чувства к этому фильму совсем не изменились – запечатанные, они будто все это время лежали внутри, и вроде помнишь все почти наизусть, а все равно волнует, до боли и радости.

Киновед и историк кино Наум Ихильевич Клейман как-то назвал Киру Муратову романтиком, стесняющимся больших слов. Это очень верно: в «Долгих проводах» нет ни Больших слов (разговоры по-чеховски обрывисты, часто нелепы и незначительны), ни Большой истории, ни Больших и правильных героев. Напротив, фильм пронизан тревожным, радостным и щемящим чувством незавершенности каждого мгновения жизни. История Евгении Васильевны и Саши не символизирует собой конфликт поколений и даже не дышит поздней оттепелью, как история героев Шпаликова, – это очень личная драма об отношениях матери и сына. Матери, порой эгоистично любящей, и сына, желающего вырваться, уехать к отцу в далекий северный город, ведь и мама уже наскучила, и до новой жизни рукой подать, осталось только сесть в поезд.

Как у Чехова за каждым словом, у Муратовой за каждым кадром – любовь и щемящая жалость к людям. Жалостью и любовью пронизана смешная и нелепая, но очаровательная героиня Зинаиды Шарко – в конце фильма она вся перед зрителем, отвоевывает занятое место в зрительном зале, борясь на самом деле за свое место рядом с сыном. Любовью и оглушающей нежностью пронизан конец фильма: под лермонтовский романс о парусе Саша объявляет матери, что никуда не уезжает. Финал не дает объяснений, только слезы радости, но герой, я уверена, остается из-за непреходящего чувства родства со всем, что в «краю родном» – с матерью, морем, девочкой с собакой, диафильмами. Уехать – значит решиться на долгие проводы с ними, решиться на «край далекий», пусть и вместе с отцом. «Парус» звучит на бис, героиня Шарко срывает с себя парик и в слезах говорит и говорит что-то Саше – уже неважно –, и жизнь со всеми ее горестями, радостями и нелепостями выливается с киноэкрана в зал, на нас, на меня.