Двумя днями ранее состоялась дуэль поэта с Жоржем Дантесом. Кем был противник Пушкина? Как отмечает Юрий Лотман в книге «Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя», сын небогатого эльзасского дворянина — Дантес — покинул Францию после Июльской революции, как ультралоялист. Судьба свела его с бароном Геккереном, голландским послом в Петербурге. Красивый и обаятельный Дантес отличался особым корыстолюбием и расчетливостью. Чтобы отвлечь внимание света от слухов вокруг Дантеса, было решено разыграть бурный роман с одной из красавиц Петербурга. Дамой своего холодного сердца Дантес избрал жену Пушкина и «начал грубое и настойчивое преследование ее изъявлениями мнимой страсти».
Пушкин решил драться на дуэли. Однако блестящий кавалергард струсил: Дантес заявил, что «его ухаживания имели предметом не жену Пушкина, а ее сестру Екатерину, страстно влюбившуюся в красивого француза дурнушку». Предложение было принято, и Пушкин взял вызов обратно.
Как азартный игрок, Дантес уже не мог выйти из игры и теперь удваивал ставки. «Теперь ему надо было доказывать, что брак был с его стороны не трусостью, а самопожертвованием ради чести любимой женщины». И он с новой силой возобновил свои преследования Натальи Николаевны.
Пушкин не был человеком, которого могли победить обстоятельства. Он избрал прямой бой с противником — лицом к лицу, разрывая все путы, которыми так старательно оплетали его враги и интриганы.
Рана — а потом и смерть — Пушкина вызвала в Петербурге волнение, которого еще не знала столица. Один из современников вспоминал, что «стену в квартире Пушкина выломали для посетителей». У гроба Пушкина побывало неслыханное число людей. Жуковский осторожно назвал перепуганному Бенкендорфу цифру 10 000 человек, но другие источники называют 20 000 (С. Н. Карамзина) или 50 000 (прусский посол Либерман).
Перепуганные жандармы суетились, стремясь не допустить стихийного изъявления народных почестей телу поэта. По личному приказу царя тело поэта было тайно перевезено в Святые Горы под Псковом, где предано земле безо всяких почестей. «Но Пушкину это было уже все равно: для него началась новая жизнь — жизнь в бессмертии русской культуры».