DADAKINDER

​​На фоне говнистой событийности хочется распахнуть шов неба, и нырнуть на изнанку — к любому богу; долой из мира, где олигарх кидает зигу, а дуралей спешит переназвать платан, чтобы тот не носил фамилию поэта.

Чувству, зовущему сбежать в лиловый сумрак, нельзя поддаваться. Особенно тем, кто норовит распотрошить порядок пана: сделать живодёрню общественной жизни лесопарком близостей, прав и свобод. Но я, бывает, поддаюсь. И вообще чувству.

Тело и всё, что с ним происходит, включая толчею переживаний, позволяет соприкоснуться с Реальным. Чувство — его отзвук в тебе. Твой пульс. Что не чувствует, то сдохло. А вы как считаете?

Чувство всегда телесно и субъектно. Чувство не лжёт, в отличие от рта, набитого словами. Чувство не легкомысленно. Его не оторвать от мысли. Чувствовать — значит, думать в объятиях с миром: вместе с телами, растениями, водоёмами, и ландшафтами.

Чувство позволяет раскалить впечатление жизни, воспринять её глубже, распознать за базарной витриной вампирскую машину, которая множит руины и отходы, отравляет пространства, делает жизнь токсичной — в общем, стоит на пути удовольствия видов.

Лирика выступает технологией возгонки. Апеллируя к чувству, она будит дух и страсть.

"Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, чёрной молнии подобный. / То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и — тучи слышат радость в смелом крике птицы. / В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике."

И вот ты на изнанке. Над тобой пролетает сова. Ты идёшь по холму — в тёплом шелесте трав, под ногами — следы от копыт, вокруг — мгла; идёшь, чирикаешь под нос что-то не обязательное, и, вдруг, ветер срывается с ветки, впивается в твои губы. Всё это так внезапно, как подарок, и весть: все мы — друг для друга, а не для одних лишь себя.

Цветок наряжается, и обретает свой вид, чтобы пчела его нашла, и опылила. Тела движутся не вперёд, а на встречу друг другу. Счастье спрятано, как новогодняя шоколадка. Никто не выдаст карапузу, где она. Но её можно найти в процессе взаимодействия форм жизни, их осязаемой взаимности и борьбе за жизнь.

Солнце светит. Его отражает вода. Ты смотришь на воду, и жмуришься от брызжущих сверканий. Событие счастья происходит в точке соединения акторов: солнца, воды, тебя, и света. В совместности.

Было бы странным ни разглядеть здесь политику.

Соприкасаясь с Реальным, чувство позволяет обнажить Возвышенное — прорыв воздушных масс в лёгкие, сквозь аппараты угнетения, в пику Невозможному, у которого можно похищать моменты свободы — вспышку весны, вечер лета.

Чувство раскачивает лодку сознания, а с ней и степень твоего послушания. Чувство помогает нарушить хозяйский закон — выплюнуться из клешни культурной, биополитической, и психо-семиотической инерции. Совершить подвиг сердца. Проявить дерзость сознания. Или хотя бы высунуть язык, издав душевные трели.

Противопоставление чувству разума есть белочеловеческая, фаллическая блажь. Нет чувства без разума, как и нет разума без чувства. Мозг спаян с сердцем.

Чувством можно ловить. Чувством можно потрогать. Чувство — это лаборатория воображения. Открывая в её светомузыке новое зрение и восприятие, существо нащупывает тропу, берёт миг, и переживает состояние той будущности, о которой мечтает — репетирует её.

Коммунистический идеал содержится в каждом желанном поцелуе. В понимании и близости человеческих и нечеловеческих тел на фоне сгущающейся фашистской аппаратуры. В образовании союзов живой материи. Её симбиозе и гибридности.

Конечно, можно говорить про государства и ракеты, нации и денежные единицы; про демократию, которая вылупится из кадыка, если нажать на него патриотическим коленом; огородить сограждан забором, и превратить страну в человеческий зоопарк. Такие разговоры тоже дают чувство. Но не то, которое хотелось бы испытывать и обсуждать.

@dadakinder – поддержать автора

​​1

Любовь лежит на языке со всем хорошим. Мы знаем, что она обезглавливает, и, всё же, любим любить. Нет ничего важнее, больше. Боги становятся муравьями. Планеты — мячами. Это — жестокий эффект.

Ведь не приходит же нам в голову окружить тем же воздухом танк или тигра — закрыть глаза на их способность раздавить. Нет, мы не окружаем их сердцами, цветами, открыткой, и музыкой летнего сада.

Любовь — твой обласканный хищник. Чтобы она ни сделала, ты хочешь, чтобы она это делала. Снова и снова. Желательно, без конца.

2

Любовь похлеще смерти. Её расправа ничего не прекращает. Проделав дыру в грудной клетке, метеор устремляется вниз. Но у любви нет дна. Падая в бесконечность, человек задаётся вопросом: как же так вышло?

Вот ты стоишь, и повсюду размытые люди. Смотришь, распахиваешь рот. Издаёшь звуки речи. Перешагиваешь через взгляды. И, вдруг, замираешь.

Что это?! Будто бы рыба в глазах засверкала. Солнце садится.

"Что же ты воздух руками хватаешь?
Кого зовёшь? Кому ты киваешь? —
Нет мне ответа"

Из распахнутого рта начинает поступать чушь. Пространство озаряется приятным человеческим наличием. И хочется, чтобы вот этот человек не прекращался. Был. Как есть. Тут, поближе, блестящий, с тобой.

3

Следом за чушью является холод — предвестник пожара:

"Холодный — холодные руки какие!
Дай, спрячу их у себя на груди я,
Уста устами согрею!"

Думаю, холод — это молитва. Им просит тело: согрей меня, моя река. Возьми меня. Накрой собой.

А люди рядом носятся с салатом.

4

Тут друг-товарищ вносит злободневность:

— Что же поделать нам с нашествием фашизма?

Не знаю, друг. Я тетерев сегодня.

И думаю, что любовь — это то, что всегда начинается в комнате, где собираются романтики: фашисты, коммунисты, националисты... — навеки спаянные Чувством. Сварливые, но вместе понимающие чудо.

Одни лишь либы здесь не любы, ведь не знают, что значит любить. Гореть Идеей. Идти за Мечтой. Программа партии у них известна: Вкусно покушал. Скучно умер.

— Ты что это несёшь, товарищ? Выпил?

5

Глаза, тем временем, пылают. Пожар не шуточный, и на такси отсюда не уехать.

"Говорю — никто не поймёт ни слова.
Что вижу — они не видят!"

А вижу я человека. Он будто бы с тучи спустился. Блестит оловянным взором.

Постой-ка. Побудь со мною.

6

Дальнейшая жизнь — горячка. Шагаешь повсюду без кожи. Царапаешься о воздух. И к сраму не липнут одежды. Отныне ты — тупой и голый.

Нет, любовь — это не коробка конфет. Это лесоповал и сенокос, айсберг и локомотив.

Кто любил — тот зола. И знает, что любовь — не человек.

— А кто?

Её имя — доменная печь! Крематорий!

7

При чём тут плюшевые мишки? О чём эти розы с открыток? Одно только в тему — шарик. На нём улетает череп. А в черепе там — кукушка. "Ку-ку!" говорит миру.

"То смотрит, как неживая,
Взора не подымая,
То вдруг глаза подымет,
Водит ими, вольётся;
и словно прильнёт, и словно обнимет,
Расплачется и засмеётся".

8

Куски не идут в горло. Вода не течёт в дыры. И всё уже не интересно. Ничтожно на фоне блеска.

Ты ходишь в пространстве ногами. Руками терзаешь предметы. А изнутри тебя сосёт тёплый мякиш.

— Смотрите, гуляет влюблённый. Какое хорошее чувство!

Хорошие — дети в кроватке. И котик урчащий с подушки. А это — костёр с ногами, пропавший без вести навеки.

9

Друг тычет в товарища пальцем:

— Эй, ты — у тебя все дома?

Нет, ты — далеко от дома. Паришь над земным шаром. Облизываешь звёзды. И следуешь единственной заповеди:

"Сердце имей — и в сердце смотри ты!".

10

Всё это длится, дымится, пока человек не обнаруживает себя наедине с кукушкой — поставленный к стенке бригадой амуров в шелестящих плащах.

Самый пузатенький из них готов отдать приказ, да всё никак не поймёт, что видит в небе человек с кукушкой, отчего пялится в лунный кратер, почему шепчет:

"Куда исчезаешь, как облако тая?
Побудь до рассвета, побудь до рассвета!"

@dadakinder – поддержать автора

​​Всё пылает. В первую очередь, богатые районы — территории привилегированного доступа к лесам, холмам, и фауне вообще.

Горит вампир. Но также белка, пальма, ворон, и оса. Событие пожара охватывает со-бытие природы и культуры.

1

Мы называем пожар "диким" (wildfires), и пытаемся его "сдержать" — сделать "домашним", как скот; превратить волка в собаку. За гуманистическим смыслом очеловечивания скрывается страх, и ведомый им императив укрощения — процесс цивилизации.

Сдерживание пожара включает в себя номинацию — пожар получает человеческое имя: Итон, Кеннет... объявляется существом. Как и место действия — каньйон.

В то же время, существо пожара носит статус "стихии" — неуправляемого элемента природы, на которую ищет управу культура.

Называя пожарище Итоном, мы практикуем надежду на возможность утверждения человеческого контроля. Определяя пожар стихией, мы умываем руки — заявляем существо пожара чем-то внешним, врывающимся в 'наш' город в качестве Другого.

В этом якобы чужом, отдельном, внешнем существе человек не узнаёт себя и результат своей деятельности — итог слепого, автоматического со-становления.

2

Горит гора. Горит чаща. Горят губы и лёгкие.

Пылающий штат голосовал за сохранение тюремного труда. Сегодня клетки тюрем распахнулись. 30% огнетушительной силы составляют заключённые — животные в неволе, призванные спасти частную собственность от притязаний пламени.

Пожар можно назвать человеческим именем. Но является ли человеком зэк, получающий $5 в час в штате, где минимальная зарплата человека — $16?

Возможно, зэки — это разновидность птиц? Покидая клетки тюрем, птицы вдыхают усадьбы, усы питомцев, и ядовитый плющ. Наполняют грудные клетки дымом.

Тем же дымом дышит демос.

3

Событие пожара сопровождается эсхатологической гипернормализацией.

Коп выписывает штраф брошенному во время эвакуации автомобилю, медиа первым делом сообщают о сгоревшем имуществе голливудской звезды, а бульдозер осуществляет снос палатки с бездомным жителям общественного пространства за моим окном.

Перед сносом им выдали воду и маски. Одна из них теперь на босом старике, который не может остановиться — всё подметает тротуар на месте палатки, в которой жил. У его ног сидит женщина. Тычет, щурясь, пальцем в небо.

Небо тут — цвета апельсина.

4

Задача, которую ставит перед нами существо пожара, и множество других почтальонов катастрофы: нефтяных разливов, закислённых океанов, токсичных войн..., заключается не в том, чтобы отменить человечество, или произвести на его счёт очередное моральное восклицание.

Задача — осознать кризис старых оптик; невозможность разделить природу и культуру в мире, где имя Итон является не только "человеческим", но несущим разные смыслы ("берег реки", "олень"), а Кеннет указывает на "рождение в пламени" задолго до, собственно, пламени, которое назовут этим именем.

Речь о назревшем пересмотре фундаментальных оппозиций и категорий, но главное — практики отношений; необходимости отказа от идеи природы как стихийного, равнодушного, внешнего хаоса в пользу внимательного диалога и понимания жизни как тотального сотворчества всех её форм и явлений.

@dadakinder – поддержать автора

​​Год удался. Я не умер. Стал гражданином Хорошей Империи. Поступил в Народное Училище на Кафедру Стихотворений. Вступил в Профсоюз.

Время от времени, нос свисал и качался. Поводом были растения, травы и птицы, красота которых достигала такой убедительности, что смерть начинала казаться издевательством.

И вот ведь смех: стоило мне послушно лечь в сырую землю, как серафимы губ спешили извлекать меня обратно — в нечленораздельные состояния, описания которых не обходятся без упоминаний сада, луны, стрекозы.

1

В сад я езжу, как образцовый коммунист, — на общественном транспорте. Туда и обратно выходит двенадцать подземных, и 70 автобусных остановок. Тут и наблюдаю эпоху:

— Я помню Рейгана, и то, как он представил Стелс, — говорит работягам Человек из Флориды. Работяги едут со смены, и уже успели накатить — ржут конями.

— Космические технологии! — хрипит Коротышка. Его подхватывает Долговязый:

— Маск тоже обещает ракеты. И небывалый рост, какого мы ещё не видали. Это да! Это вовремя.

— Будет! Сейчас всё будет. Вот увидите, — уверяет Человек из Флориды. — Как Рейган, Трамп представит нам что-то подобное Стелс. Быть может, даже новый звездолёт.

Работяг такой прогноз заводит.

— Может, и что-то про Зону 51, наконец-то, расскажут, а?

— Явно! Кого-кого, а Трампа это дело точно интересует. Вот и узнаём что к чему, эрманос.

2

Слушая сей глас народа, и изучая корпоративные лики грядущей администрации, я предвкушаю интересный год. Наконец-то все те, кому не давали жить эти душные мы с нашими карлами, розами, гендерами и палестинами, получат то, о чём мечтали, и чего заслуживают — зигующую олигархию либертарианских феодалов.

На этом фоне события в родной колонии не производят удивительных возбуждений, и кажутся лебединой песнью. Слушать эту агонию нет сил — особенно ту часть куплета, где тыловой патриот сообщает разбомблённым "креолам", что язык жертвы — это язык врага.

Пока мымра клокотала в порыве объявить вечное прошлым, я распахивал рубашонки книг. Хотел составить своё впечатление о том, в честь чего был поставлен памятник, который сносят. Читал, и визги гасли в унисон с имперским финансированием. Пусть всё гуляет перед смертью всласть.

3

Жизнь настойчиво продолжается. Из квартиры напротив выскочил карапуз с разбитым носом и помчался вниз по лестнице, роняя на паркет алые капли.

— Ах ты маленькое говно!, — кричит ему в спину мать.

Иду за карапузом. По следу раненого зверёныша. Нафантазировал себе, что охочусь на покемона. Впрочем, тщетно, — пятна крови обрываются на ржавой луже в подвале, где пробило трубу (нашего времени).

Переплыв водоём, выхожу из подъезда. Бездомные установили у палатки рождественскую ёлку, повыдвигали челюсти, и поют с акцентом про звон колоколов.

А по кому звонят колокола?

По мне, и всякому. Вот почему не стоит тратить время ни на что, кроме любви. А-то ведь никогда не знаешь, когда рухнешь. Буквально на днях в парке тут рядом рухнул мент. Патрулировал голодранцев, не заметил облако фентанила, шагнул в него, вдохнул и рухнул. Не знаю, жив ли, но мы живы, и предвкушаем салат.

@dadakinder – поддержать автора

​​1

Если бы некто грохнул пекаря, все бы опечалились. Но убит страховщик. Вот уж кого и никому не жалко.

Эту безжалостность понимает всякий, кто имел дело с системой вампирского здравоохранения, и знает, что это система имела его. Тройка пуль, вомчавшихся в мякоть гендиректора, везла не только его смерть, но и наше желание. Луиджи Манджоне сделал то, что хотели бы сделать многие жертвы страховой жадности.

Факт преступления не помешал превозносить преступника как народного героя. Его преступление незаконно, но оно справедливо, и поэтому приемлемо. Луиджи выразил общий ресентимент. "Паразиты получили своё".

Люди, которые наживаются на чужих бедах, ставя в приоритет обогащение, а не помощь, не вызывают сострадания. Да и не ждут его.

Слёзы и звуки нижнего мира далеки от удовольствий кокаиновой яхты. На них можно не обращать внимания, и продолжать расти на горе, полоща срамной уд в надутой кишке какого-нибудь животного. Вампиру плевать на нашу жизнь, а нам плевать на смерть вампира. Такова здесь взаимность.

2

Вампира гасит представитель вампирского класса — выпускник Лиги Плюща. Его вяжут в Макдональдсе — символе Америки, и находят у него в рюкзаке деньги из Монополии — символе капитализма. Ствол Луиджи напечатан на 3D-принтере — символе новых технологий и демократизации силы.

Каждая пуля помечена словом: Откажи (Deny), Смести (Depose), Защити (Defend). Это — отсылка к книге "Задержи (Delay), Откажи (Deny), Защити (Defend)", посвящённой тактикам страховых компаний, которые задерживают решения, отказывают в покрытии, и защищаются стеной адвокатов.

Луиджи убивает страховика теми же словами, которыми страховик убивает пациентов. Отказ — символ несправедливости, и отказа её терпеть; защита — символ могущества корпораций, и готовности защищаться от них. А вот для откладывания дела в долгий ящик места уже не нашлось. Его сменяет идея смещения, и в долгий ящик ложится босс.

3

Понятие "паразиты" в манифесте Луиджи отсылает к организмам, которые живут за счёт других: глистам, клещам, блохам... Их закон не только не защищает от несправедливости, но и создаёт условия её безнаказанности.

Это лишает власть легитимности.

Обращаясь к системе, Луиджи использует единственный понятный ей язык — насилие. Он признаёт его "брутальность", приносит извинения за "страдания и травмы", но считает, что "это необходимо было сделать".

4

Будучи компьютерным инженером, и рассказывая о подготовке атаки, Луиджи подчёркивает свою автономность ("Я ни с кем не работал") и интеллект ("Всё было тривиально: немного элементарной социальной инженерии, базового использования систем автоматизированного проектирования, много терпения").

Отсылка к статистике ("США — №1 по дороговизне здравоохранения, и №42 по продолжительности жизни") усиливает аргументацию. Тон манифеста строг. Предложения ёмкие. Нарратив логичен.

Луиджи демонстрирует рациональность. Его действия — продуманны.

Это не эмоциональный срыв. Это — сознательный семиотический жест.

5

Взгляды Луиджи эклектичны: в одних вопросах он левый, в других правый.

То он зачитывается биографией Маска, то выражает поддержку Унабомберу; выступая за равенство, критикует воук; хвалит Такера, читает АОС; уважает "федералов" за всё, что они делают "для нашей страны"; интересуется саморазвитием и эффективным альтруизмом.

Всё это сообщает нового, метамодерного экстремиста. В его взглядах нет идеологической цельности, но его появление символично, и является закономерным ответом на антиутопию позднего капитализма, который продолжает множить своих гробовщиков.

@dadakinder – поддержать автора

Китайцы превратили колобка в мента. Майор Колобок умеет плеваться сеткой, жалить электричеством, пускать струи слезоточивого газа, подавлять протест, обезоруживать лисицу. Кроме прочего, в рекламном ролике он давит своего конкурента — железного пса, видимо, отсылая нас к империалистическим поделкам Boston Dynamics.

@dadakinder – поддержать автора

​​РЕДЬЯРД КИПЛИНГ — "САПОГИ" (1903)

В 1900 году, в разгар Англо-бурской войны, британский генерал Фредерик Робертс с 60 тысячами пехотинцев прошёл полторы тысячи километров форсированными маршами, захватив Блумфонтейн, Йоханнесбург и Преторию. В итоге, Британия раздавила буров — потомков голландских, немецких и французских колонизаторов, — вобрала их земли, и утвердила свой контроль над крупнейшими золотыми рудниками.

Киплинг поддерживал политику колонизации. Армия, шагающая "с точностью машины" производила на него сильное впечатление. Когда ему было 19, он работал корреспондентом в Британской Индии, наблюдал военный марш, и писал: "Видение сотен и тысяч ног, движущихся вместе, совсем лишили меня сна". Со временем этот тревожный восторг обрёл иное звучание, основанное на сочувствии солдату и переживании британских потерь, усиленное смертью дочери (1899).

Так появилось стихотворение "Сапоги" (1903), написанное от лица британского пехотинца, идущего маршем по Южной Африке. Рефрен "There's no discharge in the war!" ("Нет отбоя на войне!") — отсылка к Библии (Эккл. 8:8).

Если читать первые четыре слова каждой строки со скоростью два слова в секунду, это соответствует ритму марша, к которому привык британский солдат. Однако, вошедшим в историю является другое прочтение: в 1915-м, на фоне Первой мировой, "Сапоги" прочёл актёр Тейлор Холмс, пытаясь передать ужас войны. Гипнотическая запись этого прочтения оказалась настолько интенсивной, что её начали использовать для тренировки психологической устойчивости солдат (SERE). Сегодня она звучит в трейлерах к Call of Duty и "28 лет спустя".

На русском языке стихотворение "Сапоги" есть в переводе Ады Оношкович-Яцыны (Пыль, 1922, 1936) и Самуила Маршака (Пехота в Африке, 1931). Предлагаю свой:

Топ—топ—топ—топ—топаем по Африке
Ход—ход—ход—ход—топаем по Африке
(Шаг—шаг—шаг—шаг—снова марш наш в сапогах!)
Нет отбоя на войне!

Семь—шесть—десять—шесть—двадцать девять миль прошли—
Шесть—шесть—десять—шесть—двадцать восемь за вчера
(Шаг—шаг—шаг—шаг—снова марш наш в сапогах!)
Нет отбоя на войне!

Нет—нет—нет—нет—не смотри перед собой.
(Шаг—шаг—шаг—шаг—снова марш наш в сапогах!)
Мы—мы—мы—мы—мы уже сходим с ума
А отбоя нет и нет!

Счёт—счёт—счёт—счёт—в ленте пули подсчитай.
Но—но—но—но—взгляд опустишь — разомнут!
(Шаг—шаг—шаг—шаг—снова марш наш в сапогах!)
Нет отбоя на войне!

Ну—ну—ну—ну — пробуй думать о другом
Бог—мой—мой—бог — не дай мне сойти с ума!
Шаг—шаг—шаг—шаг—снова марш наш в сапогах!
Нет отбоя у войны!

Мо—жем—тер—петь—голод, жажду и измор,
Но—не—не—не—без конца смотреть на них,
Шаг—шаг—шаг—шаг—снова марш наш в сапогах!
А отбоя нет и нет!

Днём—есть—твой—брат — с братом легче выносить,
Ночь—ночь—ночь—ночь — в лентах мыслей не уснуть
Шаг—шаг—шаг—шаг—снова марш наш в сапогах!
Нет отбоя на войне!

Я—шёл—сквозь—Ад—шесть недель, и расскажу
Не—тьма—не—чёрт—не котлы, не сатана,
Там—там—там—там — марш шагающих сапог,
А отбоя нет и нет!

@dadakinder – поддержать автора

​​Не для того беженец бежит от Родины, чтобы, сбежав, воспроизводить нарративы государства, которое вынуждает от себя бежать. Вот и я излагаюсь без оглядки, пользуясь убежищем, которое даёт возможность уберечь говорящее тело. Не для того оно бежало, чтобы помалкивать, и вырождаться в заморского патриота — ту самую Маричку, которая открыла на выезде прелесть борща, и славит его, оставаясь, заметим, в Торонто.

Стоит заметить и то, как устроена экономика "стояния с Украиной"; как и кто с нею стоит, а главное — на какие шиши. Хорошо бы также заметить, как интересы имперской промышленности обрастают словами о свободе, и конвертируются в "гражданское общество", поющее об "успехах демократии" в коррумпированной олигархии; о "ценность жизни каждого украинца" на фоне бусификации и разговоров о понижении призывного возраста; о "тюрьме народов" на фоне закрытых границ...

30 лет украинец бежит из Украины. Возвращающихся меньше, чем уезжающих. Рождающихся меньше, чем умирающих. Мне подчас кажется, что сам наш европейский порыв, сама "идея нации" — про это: про то как украинцу не жить в Украине. О любви к ней громче всех кричат те, кому не грозит ни окоп, ни нищета, ни, собственно, Украина. И ведь не просто кричат, но вменяют нам, — людям, чью память, культуру, и права попирает вся эта воцарившаяся простокваша, — недостаток патриотизма.

Да, я не верю в линию партии. Как и в светлое будущее текущего национального проекта. Ревизия Майдана как исторического дискурса — неизбежна. И будет происходить вне зависимости от сентиментов травмированного населения, которому ничего не остаётся, кроме навязанного мифа, и обвинения всех, кто не готов его воспроизводить, в "руснявых нарративах".

Кто-то не готов слышать иные звуки, а мы не готовы бесконечно оправдывать химеру, и соучаствовать в процессе скармливания ей живых людей. То есть, себя. Наших жизней. Мечт. Наших прочтений былого и замыслов в отношении возможного.

Мы — всё иное и не помещающееся в химеру, — осуществляем ревизию не из ненависти к людям и чувствам, которыми питается миф, а потому, что считаем этот миф угрозой для мира. Мы знаем, что неоколониальные прихехешники, поющие со страниц имперской прессы об успехах разбазаренного осколка, являются прихехешниками, и поют то, за что платят, без оглядки на реки крови, пролитой всегда кем-то прочим.

На истину не претендую, но считаю важным осаждать всякую линию партии многоголосием иных точек зрения — других взглядов на Украину, её прошлое, настоящее и будущее. Без нового национального проекта его нет, и всё, что остаётся — наблюдать за смертью родной страны в прямом эфире.

@dadakinder – поддержать автора

​​Это Кулеба вступил в Гарвард или Гарвард вступил в Кулебу? Хз, но логично. Что "академик Кулеба", что едва говорящий на английском "посол Украины в Лондоне" Залужный важны не ситуативным титулом, а своей функцией в пуле запасных игроков администрации банана на подносе. Их час — грядёт, как зомби. На нас!

Боксёры, комики, канатоходцы и шпагоглотатели — всё это мы — дети капитана Гранта, который нам известно кто даёт, и с какой целью — разоблачать ГУЛАГ, а под ГУЛАГом — минералы. Над минералами — речи о гiдностi и годности, в которые можно закутывать бесконечное исключение всего не слипшегося в нацию ТЦК; коррупцию ПЦНА, и разговоры о понижении призывного возраста на фоне демографической необратимости.

Что до Гарварда — ему не убудет. Если в Йеле может быть "историк Тимоти Снайдер", то почему в Гарварде не может быть "старший научный сотрудник Кулеба"? Тот самый, который сразу после своего увольнения нам кушал булочку в тиктоке по дороге в родной посёлок? А ведь именно из таковых недр и вырастает наша потужная демократия, лидеры которой сносят памятники гнусному прошлому, и водружают на их постаменты своё настоящее — пустоту.

Кто о чём, а баня о вшивом. Вот и я на всё нынче смотрю в призму размышлений о функции образования в эпоху позднего капитализма. Лучшие из произведённых им подпевал умеют закрутить всё так, чтобы и томик Ленина вёл в булочку фирмы МакДональдс. Её и кушал с Блинкиным министр иностранных дел Кулеба. А что? Не украинской же кухней украинскому министру кормить в Украине сахарных американских отцов...

Язык академика напоминает утиный хуй. То есть, это такая спираль, которая может всё — в смысле, любую сову на любой глобус, помогая империи конвертировать борцов за свободу в террористов и обратно — как вот сейчас с шилом Хайат Тахрир аш-Шам, сменяющим мыло Башара Асада. Шипящие шлёпают шипящих, и швыряют на Евровидение нешто в шкурах.

В общем, друзья, нет сил претворяться, что нынешний мир — не Кулеба на лопате. Впрочем, цветы, деревья и озёра ещё есть. Ещё не все сделались яхтами или бутылочкой воды с красивым логотипом.

Из новостей хорошая одна: трахнули страховщика.

@dadakinder – поддержать автора

​​Ничто так не иллюстрирует реальность исторической ошибки, которой является Майдан, как 150 тысяч переселенцев, возвращающихся на оккупированные территории (Лубинец).

Вы только вдумайтесь: опыт встречи с тем, во что превратили Украину её неоколониальные элиты таков, что десятки тысяч украинских граждан, которых наше "гражданское общество" последовательно расчеловечивало как "быдло", говорящее на языке "попсы и блатняка", вынуждены возвращаться в свои развороченные города, — на передок, под ракету, в самое пекло угрозы; руину, неведомую тыловым потомкам юдофобских погромщиков, чья историческая функция — стелиться под силу.

Почему переселенцы возвращаются? Вопрос, как водится, квартирный. "Людям банально негде жить" (Андрющенко), "государственная политика в вопросе поддержки переселенцев полностью провалена" (Шуляк). Они не получили должной помощи от государства. Более того — "не смогли найти работу из-за скептического отношения к ним работодателей, а все те предложения, которые предоставляются переселенцам, действительно очень низкооплачиваемые" (Ткаченко).

В итоге, "волонтёры вывозят донбасских переселенцев назад в их города поблизости линии фронта". Треть из 200 тысяч мариупольских беженцев, — порядка 70 тысяч человек, — уже вернулись "в родную гавань". И будут жить в Россий. Работать на Россию. Потреблять в России. И рожать ей рабочих, солдат и потребителей. Чего нам, конечно, не нужно. Мы уже давно не зависим от работы и потребления. И демография нас тоже не волнует. Волнует "гiднисть", с которой мы "потужно" попрошайничаем по сусекам мира, все более манавшего горести своих копеечных итальянских домработниц и польских водил. Газ — ценнее наших слёз!

Впереди: афганский дождик и пробуждение от сивухи, которую десятилетиями хлебали с рук лучшей империи наши интеграторы субалтерна в Запад. Тот самый, который даёт нам камень, и говорит: помиритесь. Осталось только уточнить — с кем? С теми, кто поливает украинские города межконтинентальными ракетами? Или с теми, кто отлавливает украинцев на улице, и бросает будущее в окоп — воевать за родину, на дверях которой висит табличка "только не по-русски"? Не знаю — пожалуй, нужно посоветоваться с теми, кто блокирует украинский экспорт на границе в ЕС, и сокращает помощь бегущим из воронки "борцам за весь демократический мир".

@dadakinder – поддержать автора

​​1

В окнах общественно существенных событий разверзается пляс некрократов и их прихехешников: "нищие, провидоши, побироши, волочебники, лазари, странники, странницы, убогие, пустосвяты, калики, пророки, дуры, дураки, юродивые" — всё это нынче хватается за леденец войны, который, — боятся они, — вот-вот рассосётся. А без сосания этой кровавой карамельки у охламонов нет орбиты. Как нет отражения в зеркале и золотого проса с рук оборонпрома. Лишь нагота и седалищность, в которую входят предметы разной исторической толщины.

К слову об этом. Из любимейших историй последнего времени — приключения "мобилизованного языкового гей-инспектора". Обитая в мохнатых реалиях, сей представитель сообщества выбрал одну из популярных стратегий выживания: жёлтую голубизну. Выбрал, и пошёл тыняться по Одессе, донимая мелкий бизнес за язык Бабеля. Так надеялся он проскочить мимо охотников за головами, и снискать одобрение душных и бдящих, для которых на погромном постаменте была оставлена ватная писуля: "Пушкин вечен, а вы — нет".

Не тут-то было! Злапали! И призвали в окоп, из которого наш собрат просит донат. То есть, булочку с дырочкой в центре. В общем, красивая получилась басня. В рифму. Да с вишенкой: попался, который кусался в момент, когда явился в полицию доносить на очередной эпизод языкового безобразия. Попытка украинизации закончилась мобилизацией. Занавес. Directed by Robert B. Weide.

2

Мумифицированный сюзерен уходит в прошлое, разрешая нам жахнуть по недрам страны-агрессора. Идущий ему на смену Дуче обещает маточный контроль и массовые депортации. Во всём этом страшит ядрёна вошь, — она же ядерная баба, — и её усердное выкликание чертями с хвостами на головах. Ну а если совсем уж быть честным, то страшит невозможность любви в этой сплоши швондеров, душнил, и торгашей.

А кто же мы? А мы — мольцы за мир и ловцы губ. Безродные ухилянты, избравшие жизнь, и готовые обменять на неё любую родину, каких мы знали много...

Под кудрями этих дерзких слов прячутся мысли о кудрях обстоятельств, будто бы и не оставляющих места для надежды обрушиться в кудри друг друга, захлебнуться ими и кудрявой близостью. Однако же, надежда есть, и отказывается поднимать белый флаг. Флаг надежды остаётся красным. Таковы и губы. Стреляют "громадой из смеха отлитого кома", чтобы никто не догадался: смех наш — сквозь слёзы.

Клякса чувства валандается по кочкам дней. Закрываю глаза и думаю о температуре пространства под зелёным одеялом; куполах в кружевах, и том факте, что в любой мгле водится светляк. Прежде, чем воспрянуть, всему предстоит расшибиться. Вдребезги. Пушкину, в этом смысле, бояться нечего. Он мёртв и вечен. А мы — нет.

@dadakinder – поддержать автора

​​Шёл по воскресному городу, и мне на встречу шли, ползли, кричали.

Два типа взглядов: либо рыбий, сквозной, в никуда, либо волчий, в меня, как игла. Прочие были туристами.

Шагал и перешагивал: некие лужи, бурые блины, пожитки.

В конце концов, солнце село. Свернув за угол, я посмотрел вперёд, и зажал рот ладонью.

Я видел разное за годы жизни здесь: результат выстрела в лицо; людей, режущих друг друга ножами; синяк под глазом беременной; детей, живущих в палатках; безногого, вынесшего себя на помойку; червей в руке попрошайки; закатившиеся фентаниловые глаза…

И, всё же, худшее вот: под фонарём, на коленях, бездомный — с кривым от ужаса, окостеневшим в ужасе лицом; пытается откачать свою собаку; а у неё уже стеклянные глаза, выпал язык, и тело — тряпка; губы в пене.

Всё это происходит в тишине: бездомный беззвучен, слышны только удары рук по телу друга; пешеходы текут мимо, надежда бездомного утекает, жизнь друга утекла.

В жути зрелища вижу себя: идущего и смотрящего — такого же пешехода, который не знает, что делать; такого же тела, которое не шевелится.

Пешеход может стать бездомным. Или другом бездомного. Лежать посреди улицы со стеклянными глазами. Под взглядом тени, заполненным ужасом.

Ужас бесполезен. Как так ударить по груди, чтобы ток жизни возвратился в губы, на которых пена; наполнил руки действием пользы и смысла; стал человеком, обществом, ближним?

@dadakinder – поддержать автора

Интриги не было. Победа Трампа — закономерна, и соответствует не только реальным настроениям внутри американского общества, но и естественным образом проистекает из состояния Демократической партии, которая заслужила это сокрушительное поражение. Заслужили ли его её сторонники — другой вопрос.

Роман неолибералов с граблями продолжается: попытка усидеть в центре, подавляя левое и преуменьшая правое; приоритетная озабоченность семиотикой туалетных маркеров на фоне растущих палаток с бездомными; кровавые авантюры за тридевять земель — всё это постелило постельку фашизму. Никогда такого не было, и вот опять.

Смешно и грустно, что весь мир следит за выборами между колой и пепси, связывая с ним свои надежды, и предвкушая перемены в брюхе спрута, который всех нас давно проглотил.

Что дальше? Деглобализация, национализм, регионализация, и развитие консервативного дискурса со всей вытекающей из него ксенофобией и мизогинией. Но главное – воинственный рыночек, без жопной смазки.

Победа Трампа вызывает взлёт на бирже. Инвесторы ликуют. Вот реальность. А то, кто из нас пися, а кто сися, и какое у кого окончание в идентичности – факты личной биографии, системного значения не имеющие.

Поражение Демократов – результат галлюцинации и культурничанья без оглядки на агонию миропорядка.

Левым ничего не светит без развода с центром. Роль «прогрессивных» фашистов при Трампе займут либертарианцы, ведущие нас в эпоху неодарвинистского техно-феодализма.

Что делать? Либо обосабливаться с белкой под мышкой, либо кучковаться на новых основаниях, о которых можно договориться, и которые нельзя вычитать в книжках с рецептами вчерашних дней.

@dadakinder – поддержать автора

Друзья! Приглашаю прильнуть ухом к динамикам и послушать мой разговор с Денисом Куреновым на @asebeia_fm о вампирах, жидкой идентичности, и либерухе, которая наобещала нам свободу и демократию, а кончает войной и фашизмом.

https://youtu.be/mvDE_MhPmMA?feature=shared

​​Читаю текст: "Почему двуязычие — опасно, а ласковая украинизация более не актуальна? Интервью с языковым омбудсменом". Этот заголовок содержит два утверждения: "двуязычие — опасно" и "ласковая украинизация более не актуальна". Их усиливает ссылка на авторитет — представителя власти. Если двуязычие — опасно, то опасны и двуязычные люди. "Почему?".

Представитель власти заявляет, что вопрос языковой политики требует "дополнительного", "специального" внимания. Это делает его частью "чрезвычайного положения" (инструмента контроля и подавления). Власть вводит режим исключения, отменяя те или иные нормы, и оправдывая это соображениями "безопасности".

Право приостановлено, но власть продолжает действовать. И сообщает, что "закон о языке", дающий власти "инструментарий контроля", "преимущественно исполняется", "мы не видим системных нарушений", всё под "полным контролем". Тем не менее, "чрезвычайное положение" сохраняется.

Рассуждая о гражданах, представитель власти использует конструкции в духе "граждане по-настоящему почувствовали", присваивая их субъектность — говорит за каждого, вместо каждого. Это подчёркивает отношение к гражданам как к объектам политики. Ограничение их прав артикулируется как защита прав.

"Я подчёркиваю важность всеобъемлющего контроля". Необходимость его "усиления" безальтернативна: "Теперь ничего другого, кроме наступательной украинизации, которая пришла на смену ласковой, я не вижу".

Что значит "наступательная украинизация"? "Строгий контроль" "во всех без исключения сферах общественной жизни на территории Украины". "Полный контроль" становится тотальным. Чтобы реализовать "наступательную украинизацию" на территории бытового общения, на которое закон "не распространяется", государственный язык "должен быть по-настоящему везде и всюду". "Ласковая украинизация" была только "первым этапом" на пути к принудительной "монолитности".

Чрезвычайное положение обрастает машинерией надзора, контроля и наказания граждан-объектов. "Сегодня у нас есть инструменты и рычаги мониторинга, контроля и наказания каждого субъекта хозяйствования".

Эпитет "наступательная" является милитаристским, и делает риторику гражданского чиновника военной. Наступление предполагает врага. Им являются носители двуязычия как социальной практики.

Представитель власти утверждает, что двуязычие влечёт за собой "языковую шизофрению", которая ведёт "к шизофрении и в поведении, и в отношении к национальным интересам".

Использование клинической терминологии является средством стигматизации и дегуманизации неугодных; формулирует нормативность, исключающую их из общества, народа, нации. Они — больны, не нормальны, даже заразны ("языковое поведение родителей отражается на детях").

Далее следует риторическая связка двуязычных с экзистенциальной угрозой — внешним врагом, что, в условиях войны, подвергает их риску дискриминации и насилия. Они — не мы. Это — не их страна. Они — враг.

"С двуязычием нужно бороться". Из-за него "существуют коллаборанты, и люди, которые сдают украинские позиции; люди, которые считают, что можно договориться с Россией, что есть хорошие русские. Но это опасно, вредно, и угрожает национальным интересам".

Итак, представитель власти заявляет, что нужно идти в атаку; хороших русских не бывает (hate speech); русский язык — это язык агрессора (hate speech); двуязычие — опасная болезнь; двуязычные угрожают государству; на них нужно наступать, установить над ними полный контроль, наказать их.

@dadakinder – поддержать автора

​​Грызу гранит науки, охвачен лирикой, и помалкиваю, чтобы не подливать горечи в костёр очевидных украинских перспектив.

Автобус с безногими и душистыми довозит меня на тот свет — к чертогам Академии. Здесь реальность кончается. Начинается мир идей, докладов, и юных лиц, ещё не хлебнувших бездность.

Радость — в шмелях. В остроглазых цветах. В электрических звуках колибри. Здесь, в саду, не имеющем отношения к жизни рабочего большинства, я валандаюсь среди ландышей, и нахожу отдушину в стишках:

"Сядем здесь, у этой ивы.
Что за чудные извивы
На коре вокруг дупла!
А под ивой как красивы
Золотые переливы
Струй дрожащего стекла!"

Всё же, приятнее дрожать у ивы, чем наблюдать очередную гибель очередного государства, которое, по очередному совпадению, моё.

Сбегая к белке, я сбегаю от "белочки", которую питает вид красной папочки с "планом победы", вилы ТЦК на "вiльном" горле, и желание "партнёров" снижать расходный возраст.

Необходимость проветрить череп обнажилась на, кажется, пятом бокале — в тот неожиданный вечер, когда я обнаружил себя горланящим что-то про "нашу Киевскую Русь" и "ваших воющих волков". С тех пор прошу не наливать Антошке в кружку, и впредь хотел бы лепетать только на птичьем.

О чём же? В идеале — о важном: любви. Которая "сильнее самой смерти". И будто завершает человека — делает его цельным, а жизнь достаточной.

"В этом зеркале под ивой
Уловил мой глаз ревнивый
Сердцу милые черты...
Мягче взор твой горделивый...
Я дрожу, глядя, счастливый,
Как в воде дрожишь и ты."

Тут мне хочется сказать, что любовь есть политика, наконечник копья. Но это ложь. Любовь — это точка назначения, конечная точка, достигая которой действовать больше не хочется. Хочется быть. Пребывать. Наводняться, как Флорида.

Кто влюблён, для того коммунизм наступил. И из-за этого, бывает, кажется, что любовь — это смерть, хотя не смерти от неё желаешь, а покоя; cвершения человеческого предназначения; реализации смысла сердца, чья функция, хочется верить, не сводится к одному лишь погону крови.

Крови сейчас слишком много. Из неё сделан воздух, время, и осень. Возвращаясь в реальность из кампуса, я встречаю караван трудовых иммигрантов. Их привозят пикапы, селят в палатки под моими окнами, и утром забирают на труды. Ночью рабы пьют вёдра, жгут костры на дорогах, и танцуют под звуки родины из мобилы.

Ни с ними, ни с любовью, ни со смертью я ничего поделать не могу. Могу прочесть стишок, но, кажется, сейчас стихи не к месту.

@dadakinder – поддержать автора

​​Среди людей встречаются и рыбы. Например, морской чёрт. Мрак, в котором он обитает, позволяет ему скрывать своё безобразие; представляться огненной каплей, свисающей с иллиция перед его пастью; быть многообещающим светом, который в действительности не обещает ничего, кроме смерти.

Сознаёт ли морской чёрт свою чертовщину? Или, населяя тот же мрак, видит ту же каплю, тот же ложный свет, и точно так же заблуждается в собственном отношении, делаясь от этого ещё более опасным, непреднамеренным злом?

Во всём этом тревожит слепота, ограниченность восприятия. Черти смотрят в зеркала, и видят ангелов. Никто не кажется себе подонком, но ведь подонки существуют, имеют имена, и кем-то являются — почему не тобой или мной?

Капля света не всесильна. Рано или поздно, она гаснет, глаза привыкают ко мраку, и наступает правда — разочарование, ведущее морского черта, людей-рыб, да и просто людей в горечь общечеловеческого одиночества. Из чего оно сделано? Из языка и того обстоятельства, что все разлиты по своим телам, и не образуют своей суммой моря (разве что в поцелуях).

Чем больше слов, тем гуще плоть тумана, и тем вероятнее провалиться в яму собственного черепа — заговорить морское дно, выдумать свою красоту, и позабыть, что твои губы скрывают челюсть — нечто острое и кусающееся.

Если каждый отрезан и находится в плену своего восприятия, в чём смысл общения? В нанесении друг друга на холсты внутренних сновидений? В перестукивании узников, среди которых затесался морской чёрт?

Вампиры ищут лакомые шеи, а морской чёрт — надежду на добродетель, вопреки чертовщине. Раз капля света не даёт тепла, значит светить в мир этим фонарём не нужно. Без фонаря никто не приплывёт под пасть. И, значится, никто не пострадает. Так у гадов морских появляется шанс на человечность. Всякая сволочь может стать чуточку лучше.

@dadakinder – поддержать автора

​​1

Сбежавшая из зоопарка человекоподобная обезьяна продолжает рыскать по Одессе и громить монументы недосягаемости. Отодрав звезду от гранитного куба, вступает в бой с тенью поэта, и не находит в себе иного аргумента, кроме разрушения. Мент отворачивается. Бусик не подъезжает.

“Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. “

Конечно, влезшему хочется переназвать всё то, на фоне чего он сознаёт свои масштабы — подогнать мир под стать почкующегося мычания: лапчатых и перепончатых, просящих и воспрещающих.

"Это — имперская поэзия!", — визжит кликуша. Начинённый праведным гневом, данный эпитет кажется диагнозом качества. Мысль, что поэзия может быть имперской и, при этом, охуенной череп кликуши не навещает. Кликуша живёт партсобраниями. Здесь не читают. Здесь отменяют. Кого? Вечность:

"Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей,
Я – для всех и ничей."

Контраст между культурой штурма и штурмом бескультурья разящий. Некое навозное бабьё имеет мнение, и издаёт звуки речи — требует слипнуться и ограничиться, отрезать "лишние" языки, формы, произведения, а с ними и "лишних" людей — подубавить разнообразия, чтобы дышать только своими газами из-под хвоста.

2

"Они украинские граждане, но они не украинцы", сообщает мохнатый респондент из горе-мира языковых инспекторов. Так гибнет общество.

И каждый раз они нам говорят: "сейчас не время для таких полемик". А как по мне, так именно сейчас и время, пока не все ещё подохли в этой мясорубке. Сколько ещё мы должны закрывать глаза на рогатый трэш, чья политика оплачена чужими деньгами и миллионами своих жизней?

Смычка быка и мажора состоялась: один кошмарит неугодных, другой поёт про небывалые свободы, якобы зреющие в чреве бесконечной войны.

"Вы подумайте, где бы мы были, если бы не были демократичной страной. Мы в Украине пока ещё обладаем свободой выбирать, как действовать дальше: служить или не служить, работать и платить налоги, или избегать этого".

Это пишет уважаемый журналист. На фоне президента, который заявляет, что победа его страны зависит от решения президента другой страны. В условиях закрытых границ и охоты на остатки генофонда.

"И, с надеждою в сердцах,
Умирая, мы тоскуем
О несозданных мирах,"

На кого рассчитаны эти тексты? На пана, который платит за такую музыку, чтобы продавать украинцам оружие, купленное за деньги, взятые в долг у него же, и позволяющее бороться, но не побеждать.

3

Посмотрим же реальности в лицо: судьба целого народа зависит от президентов-КВНщиков и мэров-боксёров, готовых терять украинский Угледар, чтобы хайпануть на весь Тикток в залупах Курской области.

После двух лет кровавого кошмара, в процессе которого у государства-жертвы находилось время душить собственных граждан, патриотизм представляется мне культом смерти — некрополитикой рабов.

Когда на помост водружается очередная зозуля, и, без оглядки на гробы с молодёжью, провозглашает нечто громогласно патриотическое, хочется сорвать с себя кожу, и выхлестать её мокрой тряпкой; cлышать кожные ляпы по роже, а не циничную брехню.

Неоколониальные элиты не заинтересованы в прекращении войны, к сиське которой присосались. Они не хотят мира. Они хотят жиреть на трупах в вышиванках. Питаться эмпатией, которую заслуживают украинцы, и не заслуживает государство, смысл которому даёт кремлёвская ракета.

Государство, которое считает, что молодые люди должны умирать за государство, не заслуживает того, чтобы за него умирать. Правда сердца — в желании прекращения бойни, творящей безногих и сирот. Любой ценой и как можно скорее. Спасибо скажут выжившие дети.

@dadakinder – поддержать автора

​​1

Выступление министра иностранных дел Великобритании Дэвида Лэмми в ООН — пример имперской диалектики: беря на вооружение дискурс деколонизации, империя применяет его в интересах собственной экспансии.

Обращаясь к российским конкурентам по переделу постсоветского пространства, представитель крупнейшей империи в истории человечества, — государства, которое по сей день владеет колониями, и живёт под монархом, — говорит:

"Я стою здесь также как чернокожий человек, чьи предки были закованы в цепи и вывезены из Африки под дулом ружья, чтобы быть порабощёнными; чьи предки восстали и сражались в великом восстании рабов. Империализм. Я узнаю его, когда вижу. И буду называть его тем, чем он является."

Это — риторический перформанс из той же оперы, что и "права человека" в устах министра иностранных дел РФ Сергея Лаврова. Это не убеждения. И не столько даже популизм, сколько разговор имперских функционеров на языке неолиберальной Гегемонии.

"Борьба с империализмом" волнует этих господ примерно так же, как и "мир в Украине", угрожающий военным доходам и ре-индустриализации их метрополий за счёт расходных восточноевропейских голодранцев.

2

Пример Лэмми интересен тем, что рупором империи здесь выступает чёрный человек, чей символ выносится на фасад коммуникации, и обслуживает тот же "пробковый шлем", который заковывал его предков в цепи.

В рамках такого "прогрессивного" империализма уже не только руки, но и рот, а главное — образ субалтерна и его борьбы с империей превращаются в семиотические инструменты её продвижения.

Не менее показательны, в этом смысле, реакция Лэмми на пропалестинские протесты в США:

"Есть разница между мирным протестом, за который выступал Мандела, и насилием и беспорядками".

Используя всё тот же деколониальный дискурс, Лэмми конвертирует символ борьбы с империей в апологию геноцида и подавления протеста против него.

Тот факт, что член коммунистической партии ЮАР Нельсон Мандела был не только основателем организации «Копьё нации» (Umkhonto we Sizwe), которая боролась с апартеидом, используя взрывчатку, но и одним из крупнейших пропалестинских голосов 20-го века, значения не имеет. Важна не реальность, а символ, его присвоение, и коррекция. Для всего этого нужны придворные оппортунисты, готовые возложить свою расу и связанные с ней смысловые поля на алтарь служения "белому господину".

Конечно, имперская диалектика не сводится к расе. Все те же нарративные стратегии работают и в случае других атрибутов идентичности: пола, этноса, класса...

Так возникают "рыночные феминистки", ведущие борьбу за то, чтобы среди кровопийц было больше женщин; режимные квиры, выступающие за ковровые бомбардировки арабских школ; а ещё — украинские голоса, ряженые в шитую сорочку, работающие на имперские НГО, и пишущие на страницах "Радио Свобода" статьи о "деколонизации", в которых критике подвергается какая-угодно империя, кроме той, которая кормит все этих одомашненных представителей угнетённых меньшинств.

@dadakinder – поддержать автора

​​Кажется, было лето. Солнце не торопилось уходить, и одаривало теплом черепа и конечности. Сидя на берегу водоёма, тела смотрели на его искрящуюся гладь, впитывали тепло, и каждому казалось, что солнце светит именно для него.

Продолжительность летнего дня создаёт впечатление бесконечности, а в особенно жаркие дни и бессмертия. Разжиженные этими иллюзиями, тела теряют бдительность, и становятся уязвимыми для таких поворотов событий, как закат. Его неизбежность даёт повод подумать о времени и памяти.

Если с разбегу врезаться в дерево, пиком чувства будет момент удара. Ну или мгновение после. Со временем, однако, боль притупится. Это жестоко, потому что угасание чувства лишает мир блеска. Время оказывается конокрадом. И, в то же время, оно милосердно, поскольку похищение лошади спасает тела от бесконечности боли.

Побочным эффектом удара является шишка, чьи кафедры учат тела осторожности. Ещё шишка учит вгрызаться в моменты, и ничего не откладывать, ведь воздух тикает, и облака летят.

Итак, время — заботливый вор. Кем же является память? Память — это подельница времени: заботливая лгунья. Проглатывая реальность, она возвращает её в форме облизанной конфеты: сладкое подслащено, а горечь вытесняется. Или наоборот.

Бывает, боль не просто угасает, но и забывается, теряя свою учебную пользу. От события удара остаётся свет, ласкающий листву, и сверкающие на стволе корпусы муравьёв.

Шишка на лбу становится еловой. Но это позже. Что же творится на закате?

Прежде, чем застыть в янтарных осколках, раскалённые капли солнца оставляют на теле траншеи. Сердце отплясывает. Желает выплюнуть само себя. А солнце катится, уходит на изнанку, прочь.

Что ценно в янтаре? Залитый жук, переживающий наплыв смолы, и что-то там жужжащий из её объятий:

Кажется, было лето
Кажется, было тепло
Кажется, песенка спета
Кажется, всем всё равно

Не знаю, как всё это связано со смертью, но подозреваю, что каким-то непосредственным образом.

Так или иначе, время невыносимо, память обманчива, и только в боли удара есть правда чувства, и реальность, о которой можно уверенно сказать: есть, была.

@dadakinder – поддержать автора

​​Бывает, выходишь из недр метрополитена, и на тебя бросается бездомный. Ладно бездомный — куда хуже, когда на тебя бросается сектант. Чем истовей ты шлёшь его в известном направлении, тем более дотошным он становится. И вот уже целая орава семенит за тобой, желая осеменить своей верой.

Такими я и представляю себе языковых инспекторов — очередной великий замысел государства, не желающего оставлять своих граждан в покое. Оно расскажет тебе всё: какую музыку слушать, на каком языке говорить, где креститься, на ком жениться... Get a life, прилипала!

1

"Представляете, приехала в Одессу, а там поют на русском языке!", жалуется наседка. Рядом с ней преет боров, только что разломавший лбом очередной монумент из эпохи космодрома.

"Ищу инструктора по теннису, и один из кандидатов признался, что не владеет украинским. Я, конечно, всё понимаю, меня тоже обрусили, но всё же — стоит ли мне обратиться к языковому омбудсмену?".

Всё это очень интересно — например, тем, как поиск инструктора превращается в желание сообщить "куда следует"...

Идеология вторична. Первичен — квартирный вопрос. Он же — шкура и возможность согреть её в лучах партийного солнца. Меняется партия. Не меняется принцип обогрева предприимчивых седалищ.

Впрочем, в экономике доноса участвуют не только те, кому платят за то, чтобы ходить, подслушивать, высматривать, и срывать кинопоказы за ереси в духе: "твой враг — человек". Вступая в реакцию с игровыми техниками социальных сетей, персона вахтёра готова работать и на гражданских началах — за лайки таких же и чувство власти.

2

Рагуль — это новый совок. Уверен, его гимны ждёт та же судьба, которая досталась марксизму-ленинизму в регионе. Со временем, любая слишком навязчивая "линия партии" перестаёт восприниматься, безотносительно своей субстанции, и становится уделом душных комсомольцев — людей, с которыми не хочется якшаться в кустах малины. Хочется воскликнуть: "вас ждут заводы, бездельники!", да только никакие заводы уже никого не ждут.

Буллинг прихода превращается в его запрет, а запрет — в разбитые лица и сожжённые хаты попов. Так им! Попам туда, вате сюда, гею — вот в это место зарядим, а журналистов — в стойло Правды. И извиняйтесь на камеру!

К обычным гражданам вопросов нет. Они в плену войны и государства. Все их шевеления — про выживание в своём безвластии. Другое дело те, кто создаёт дискурс, и издаёт громкие звуки про свободу и борьбу за неё.

3

Риторическая расправа над совком стала ритуалом, и, на пару с отсылками к российскому контексту, позволяет закрыть словами срам собственной жизни; современность и трагедию национального проекта, который не предлагает человеку ничего, кроме той или иной формы дискомфорта и унижения.

Как у них это получается, друзья? Рассуждать о деколонизации и брать в долг у империи? Называться патриотами и разбазаривать национальные богатства? Провозглашать ценность человека, и нарушать его права? А жонглировать термином "тюрьма народов" в стране закрытых границ? А задвигать про исход из тоталитаризма в мире единого марафона?

По телевизору, меж тем, шутит Квартал:

"Та припиняйте маячню,
про припинення вогню...
Ось такий простий формат
— автомат наш дипломат."

4

Гуманно ли отнимать у гибнущего народа право на опиумные грёзы? Возможно, утешать его фантазиями — человечнее, чем ставить перед фактом военной диктатуры — кадрами отлова и избиения граждан?

Нет, не гуманнее. Молчать, значит, позволить невеждам переписать историю, выдать ложь за правду, вычеркнуть иные голоса, и обречь всех нас на смертельные объятия государства, которое не достойно своих людей.

Спасать нужно не корабль. Спасать нужно пассажиров. Включая свой голос в реальность — без оглядки на очередной выпуск "Правды", — сопротивляясь вытеснению, мы остаёмся политическими акторами, и оставляем документ того, что в нашем времени не всё мычало в унисон.

@dadakinder – поддержать автора

​​Друзья!

Я поступил в аспирантуру Университета Калифорнии (UCLA), где работал этим летом на кафедрах истории, славянских, восточноевропейских и евразийских языков и культур.

Здесь я буду заниматься культурно-политическими исследованиями текстов, образов и практик на перекрёстке критической теории и постколониальных исследований, социальной семиотики и визуальной антропологии.

Развивая свой интерес к советскому и украинскому материалу, хочу погрузиться в диалектику власти и медиа, памяти и идентичности, идеологии и символа.

Университет Калифорнии привлёк меня не столько своим статусом главного государственного ВУЗа в США, сколько тем, что это — историческая матка прогрессивной мысли. В её паркетах лежит и позволяет поскользнутся на себе биологический материал Герберта Маркузе и Анджелы Дэвис, Джудит Батлер и Жака Деррида, Мишеля Фуко и Жиля Делёза...

Захожу в эту историю с рабочим интересом и открытостью к сотрудничеству с коллегами, которых вдохновляет производство эмансипаторных знаний.

@dadakinder – поддержать автора

​​Телеграм — моя главная, и единственная платформа, где я ещё ни разу не подвергался цензуре. Возможность делиться своими мыслями без купюр и получать ту информацию, на которую ты подписался, а не ту, которую тебе напаривают патерналистские алгоритмы корпораций, для меня бесценна.

Люди, потрясённые фактом, что Дуров был арестован в Париже, видимо, проспали историю Ассанжа, и по-прежнему живут в неоколониальной брошюре, написанной имперскими лакеями, которые сообщают чёрно-белый мультик о царстве свободы на Западе.

Царство есть. Свободы нет. Ни на Западе, ни на Востоке, нигде в мире вампира. Все крупнейшие платформы сотрудничают со спецслужбами, и не гарантируют твою приватность. Тем не менее, Телега — лучше всех их вместе взятых, поскольку не подавляет мясо коммуникаций — контент, и возможность делиться им с широкой аудиторией.

Кто хуже всех? Всех хуже Фейсбук. Помимо цензуры и алгоритмической фильтрации контента, позволяющей поддерживать идеологическую гегемонию, ФБ не просто сотрудничает со спецслужбами. В отличие от ТикТока, который обязан вынимать из твоего телефона информацию по запросу китайской Компартии, Фейсбук не ждёт никаких запросов, а сам всё собирает, упаковывает, и продаёт пакетами на своих маркетологических ивентах, где твою дату покупают, в том числе, представители РФ и Китая, чтобы затем таргетировать тебя своими нарративными торпедами.

Мы все уже давно живём в оруэллианской антиутопии. Поэтому удивляться словам ведущего "журналиста" Bellingcat Христо Грозева (который похвалил Дурова за то, что тот не сотрудничал с ФСБ, но заявил, что "это нейтрализуется несотрудничеством со всеми остальными спецслужбами") не приходится.

Как не приходится удивляться звукам, доносящимся из банановой мартышки — председателя Комитета по свободе слова, который со страстью сталинской доярки мечтает быть первым в деле "не совкового" запрета Телеграма — последнего островка свободы слова в океане "единого марафона".

@dadakinder – поддержать автора

​​Ну а пока лента упражняется в беспроигрышном жанре патриотических валентинок, адресованных государству, только что поквитавшемуся с очередной, на этот раз религиозной свободой собственных граждан, я думаю о возможностях, которые открывает статус жертвы.

Существует ли вообще такой срам, который невозможно было бы прикрыть одеяльцем "на меня напали"? А правящий класс, желающий остановить войну, которая отменяет демократию и наделяет его экстренными полномочиями?

Если судить по тому, что происходит на Ближнем Востоке, то станет ясно, что из жертв получаются превосходные насильники.

Украинские художники, которые сообщают нам свой патриотизм из европейских резиденций, не дадут соврать: травма — это не только больно, но и выгодно.

Разве не здорово сидеть в Берлине, Вене или Барселоне и получать деньги за то, что ты — патриот Украины, которая в огне, а ты — в кафе, из которого пишешь пост про то, как прекрасна родина, и как ужасны её враги, и вот ещё посмотрите мою новую картину (украинская женщина в момент разрыва бомбы, холст, масло, — завтра открытие, будет фуршет), и заодно посмотрите сколько я задонатил на ЗСУ (то есть, оцените не только мой патриотизм, но и мою состоятельность).

На наших глазах рождается не только нация, но и индустрия монетизации её горя. Война войной, а рыночные отношения и социальный дарвинизм никто не отменял.

День независимости — это не только военный парад. Это ещё парад оппортунистов и проституток, приспособленцев и конъюнктурщиков, которые радуют нас тем, что каждая блядь здесь — в вышиванке. На этом празднике кровавого хайпа все рады не признаться в главном: мёртвые "котики" — это крипта. Украина — это NFT.

@dadakinder – поддержать автора

​​Зайдя в Суджу, наши герои тут же надругались над памятником Ленину. Магическое мышление сообразило этот экспромт в порыве момента. Тем не менее, жест получился говорящий.

1

Разрушая памятник, мы разрушаем не камень, и не исторический факт, на который этот камень ссылается, а социальную ткань — отношения с ближним, для которого данный символ может быть важен.

Если ты отказываешь Другому в праве относиться к символу иначе, чем к нему относишься ты, это уже не про символ, и не про Другого, а про тебя, и твоё желание вытеснить неугодное и неугодных.

Разные люди читают символы по-разному. У каждого символа есть множество значений, ни одно из которых не является единственно верным.

Так, например, вторжение в РФ для одних может означать возмездие, а для других — самосбывающееся пророчество. Ложась на возделанную кремлёвской пропагандой почву, оно работает в интересах имперской агрессии: "вот же они — вооружённые натовским оружием всадники гей-парада, вторгающиеся в наш дом. Значит, Путин был прав...".

Нам может быть плевать на такие выводы. Но нам не может быть плевать на их последствия в форме дальнейшей консолидации путинской власти и мобилизации дополнительного ресурса на уничтожение украинцев.

Не менее сложной в контексте символических отношений является диалектика хайпового вторжения в Курскую область, лишающего нас возможности говорить о себе в терминах страны, которая не выходит из своих берегов, и этим отличается от агрессора.

2

Как бы не хотелось нашим "деколонизаторам" упростить Ленина до "ката", обозначающего "совок", и его режим, данный символ сложен.

Имя Ленина неразрывно связано не только с ГУЛАГом, но и с одним из самых смелых политических дерзновений в истории человечества — Революцией, вдохнувшей модернизационный импульс в судьбы гонимых и голодных мира.

То, что империя и её лакеи, пытаются упростить этот символ, изъяв из него любые достижения, оставив в памяти лишь кровавую карикатуру, — ожидаемо.

Ленин — это полярная звезда, напоминающая о нашей способности пороть вампира. Стоит ли удивляться, что сегодня вампир пытается утвердить свой реванш и раздавить символы своего поражения?

Поскольку украинец является соавтором всего, к чему отсылает ленинский символ, втаптывать его в грязь, не замарав память украинцев, творивших Октябрь, одолевших фашизм, и распахнувших врата в космос, невозможно.

3

Что могут противопоставить ленинскому тексту наши элиты? Разрушенную войной страну-должника, из которой за годы "независимости" сбежала половина населения, и где расцветёт демократия, как только мы задавим всех, кто нам не нравится?

О какой деколонизации говорят люди, позволившие приватизировать национальные богатства и живущие в кредит от МВФ?

Что это за националист такой, которого учит деколонизации империя, искупавшаяся в крови Азии, Африки, Америки и Европы; империя, чьё вмешательство растянуло войну на годы, оплаченные украинскими жизнями?

Нет более колониального зрелища, чем украинец, вооружённый имперским оружием, и разрушающий символы собственной истории в рамках защиты коррумпированного олигархического государства, которое отправляет дефицитных солдат на убой в чужую страну, продолжая, при этом, терять территории собственной.

За что мы должны умирать? За НАТО, в которое нас не берут? За Европу, которая видит в нас дешёвых голодранцев? Может, за то, чтобы украинская земля была продана не русскому, а британцу? За то, чтобы центр принятия решений был не в Москве, а в Вашингтоне? Или, быть может, за то, чтобы львовянин рассказывал одесситу, какие песни, на каком языке, и на улице чьего имени ему петь?

Мы — дети красного солнца. Нас, а не памятник, пытается снести барчук и его племя. Что делать? Не молчать. Не соучаствовать в собственном вытеснении. Беречь свой язык. Культуру. Память. Себя, а не власть, попирающую права людей, от которых она требует патриотизма.

@dadakinder – поддержать автора

​​1

Смерть, тему которой я сосу, как ириску, ушла в отпуск, утащив за собой и тоску. Всё, вдруг, стало летом: и труд, и пруд, и ток событий.

Знаю, что это временно, и спешу зафиксировать просвет; поделиться им с ближним. Но зачем?

Во-первых, просвет редок. Как сад. Как чудо. Как тайна, необходимая для того, чтобы сохранить чудо — не дать псам обстоятельств загрызть Жар-птицу.

Во-вторых, ближний является ключом. От сада. От чуда. От просвета. Делиться с ним жаром — значит благодарить, возвращать ближнему подарок просвета.

Ну и, в конце концов, нас топчет мрак эпохи. И тем ценней от этого просветы, напоминающие о том, что чудо — возможно, и ждёт нас в саду на изнанке ночи, за лязгом танков и громом ракет.

2

Где находится сад?

Сад находится в людях и между людьми; в тех, кого можно назвать родненькими — в своих по существу, а не по совпадению крови и паспорта.

Что является чудом?

Чудом является чувство, из которого сделаны люди; чувство, дающее начало и смысл, творящее Жар-птицу.

Происходит это так: течёт по улице река голов, — незнакомцы, — и, вдруг, две пары глаз споткнулись друг о друга, и заблестели, как жабья икра.

3

Чтобы поделиться выводом просвета, мне придётся потрогать тело, и столкнуть лбами отношения чуда и рыночные отношения; мир Жар-птицы и мир вампира.

Идеология вампира сообщает, что красота тела определяется его ценностью. Эта ценность выражается в продуктах, их пользе, и символе.

Ценное тело — это статус. Ценное тело производит и потребляет: тела, вещи, удовольствия, идентичности — продукты.

Вот они эти тела: бегут стадами, трясут сосцами, возделывают себя особым, выходящим за рамки здравоохранения образом; хотят нравиться, привлекать, соблазнять, но главное — значить: успех, преимущество, власть, и бессмертие.

4

Какую роль играет рынок в желании тела?

Желание тела должно быть острым. Желания должно быть много. Морковка желания должна висеть над ноздрями, и ускользать, оставаться недостижимой, чтобы мотивировать тело на рыночный забег.

Тревога не прекращается. Морковка всегда впереди.

Глядя в зеркало, тела смотрят на себя глазами покупателей, и всегда обнаруживают что-то, что делает их людьми — несовершенство.

В царстве рыночной конкуренции несовершенство неприемлемо, и потому вот тут нужно разгладить, а там подсушить; качнуть губы, обратив их в бублик на лице; дать индустрии втереть витамин в ягодицу.

5

Отношения чуда, и чувство, которое является его стержнем, встречают несовершенство засосом, узнают себя в нём, принимают его целиком, дарят воздух, помогают родненьким освобождаться от последствий эксплуатации, репрессии и комодификации; от беспокойства и страха перед провалом, одиночеством, смертью.

В саду не нужен знак автомобиля, который бы сообщал, что жизнь тела удалась. Тот ближний, который важен, тот самый родненький и свой по существу, горит с тобою существом — в саду; и это разжигает и жар тела, устремляется ввысь, течёт по бёдрам, становится особого рода взглядом, в пьянстве которого атрибуты поверхности освобождаются от вампира, смыкаются с сутью огненной персоны, и образуют красоту.

6

Все кто горят — красивы. Молодые и старые. Худые и толстые.

В саду работает иная химия. В саду нет места для суда над человеком. А без суда нет преступления, нет обвинения, нет приговора. Есть сердца, пламенеющие над цветами. Ставшие чудом. Зовущиеся Жар-птицей.

Важно не проглядеть подарки этих редких мест и состояний. Вспыхнуть. Жить каждую каплю кострища. Гореть. Потому что гореть — это счастье.

Вот что хочется сообщить из просвета, перед облавой обстоятельств, посреди лета, вспухшими от укусов губами.

@dadakinder – поддержать автора

​​1

Обожаю детские хоры. Звонкие голоса девственников наделяют звучание любого лозунга чистотой и искренностью. В мире взрослых такая высота ноты доступна разве что безумцам и фанатикам.

В устах дитяти даже самая людоедская фраза становится милой, как мультик про лягушонка. Одно дело, когда "Смерть изменникам Родины!" кричит сталинская доярка, и другое, когда "Смерть врагам!" щебечет коллектив зайчишек.

То, что щебечут они в лоне церкви, вдыхает в их pussy riot нечто ангельское, зовущее уноситься ввысь — прочь от греха и тверди, по которой шагают аташе небесной канцелярии, видящие в прицерковном хоре вазу с конфетами.

Ни это зрелище, ни его звуки нам ничего не напоминают. Мы, — верные отпрыски своего Отечества, — можем объяснить, чем такой хор отличается от хора пионеров, поющих из кладовой истории: "Всегда готов!".

Впрочем, даже если усматривать в этих птичках сходство, ничего зазорного в нём нет. Капая с конца истории, всякая нация воспроизводит формы империи в режиме косплея.

2

На манеже — всё те же. И шагают дружно в ряд, громко песню запевая.

О чём эта песня сегодня? О том же: о том, что Родина "превыше всего". Превыше леса, озера, весны. Превыше родителей, детей, возлюбленных, и самого тебя. Важнее Родины, поют они, ничего нет.

"Из пионерских лагерей мы ждём домой богатырей", а не детей — патриотов, готовых пожертвовать собой и тобой ради чего-то "более важного", чем человек. Лозунг "превыше всего", в этом смысле, не случайно стал гимном национальной исключительности, превосходства, и газовой камеры; средством имперской мобилизации для известных пациентов 20-го века.

"Пионер — всем ребятам пример!". И, всё же, я отвык от таких утренников. Родиной для меня является моё детство, семья, язык, память. Что касается страны... я видел как умирает одна, и рождается другая; менял одну гавань на другую, и убедился, что в каждой из них есть повод для радости и слёз.

Сказать, что некая страна "превыше" других стран, я не могу. Страна важна. Но важнее страны Человек. Одно дело любить свою страну, и другое — считать, что она "превыше всего".

3

Что делает страну моей, если всем в ней владеет вампир? Вампир правит, называя это своё правление демократией, и от моего имени принимает законы, ограничивающие мои права; делает меня гостем в якобы моём доме, и требует, при этом, чтобы во мне процветало патриотическое чувство.

Почему я и такие как я должны умирать за текст, в котором мы — недоукраинцы? Почему мне и таким как я должно хотеться жечь дефицитную украинскую молодёжь ради Крыма? Чтобы и там швондеры мозаику покрошили? Чтобы и там не стало улицы Бабеля? Чтобы и там "только не на собачьем"? Или, быть может, во имя торжества права, которого нет у 40.000 убитых палестинцев?

Быть может, не поспав два года под ракетой, надышавшись газом "единого марафона", выплакав глаза в роще флагов над закопанной украинской молодёжью, испугавшись военрука, который кричит "на коліна, блядь!" с платформы, которая везёт по городу гробы... возможно, тогда бы я мог облачиться в этот пафос; прикинуться, что дети, которые поют "смерть врагам" — это не жутко, а мило, как попка Гудэтамы.

Однако я, друзья, живу не в дурдоме. И вижу в этих херувимах хунвейбинов. Точнее — насилие над детством. И предательство взрослых, породивших на багровом пепелище сборище уРодин, которые хотят быть "превыше всего", требуют крови, и отнимают у нас жизни, надежды, мечты, будущее.

Нет, страна не превыше всего. Страна вообще не обязательна. Тем более та, которая ставит себя над человеком, и не может предложить ему ничего, кроме окопа, запрета, и перспективы испытательного полигона для иностранного оружия. Моё сердце не с фанатиками этих имперских отрыжек. Моё сердце — с качей, плывущей по Тисині, из которой её вылавливает пограничник.

@dadakinder – поддержать автора

​​Обострение в Курской области разит реваншем партии войны, в рамках которого ряд предпринимателей пытается защитить свой бизнес от угрозы перемирия.

Война — это не сезонная акция, а рыночный стероид. Не для того мы лоббировали свои интересы, разворачивали маховики военно-промышленного комплекса и скупали декоммунизированные активы страны, которая висит нам бабло, чтобы подрезать копытца этой золотой антилопы.

Это для вас война — про сирену и мёртвого мужа. А мы сидим в миллионах световых лет от вашего горя, — кто в объятиях океана, кто за спиной Пятой статьи, кто в бункере, — и производим продукт, спрос на который зависит от температуры в одной из доменных печей — например, в Украине.

Да, Империя! Война для нас — мать родная. Что в США, что в России вокруг неё распускаются розаны индустрий, возникают рабочие места, а с ними и возможность покупать всё то, что мы производим.

Это вы там устали и хотите мира. А у нас всегда мир. И в этом мире нам всегда хочется чего-то большего: домик побольше, и яхту пошире, но главное — больше власти.

Власть стоит дорого. Поэтому чешите-ка вы в Суджу. Боритесь за "право народа на самоопределение", "традиционные ценности", вообще любое Za, любую близкую вам музыку и пафос. Стволы для вас накалапуцаем за федеральное бабло, дадим в кредит, получим профит.

Рыночек всё порешал: сомализации быть!

@dadakinder – поддержать автора

​​Слово "народ" всё чаще спотыкается о рот.

С одной стороны, мне нравится это слово, его классовый подтекст и грозный блеск, идея исторической семьи. Я же романтик. Мне близка музыка, раскаты которой зовут на рандеву с лунным светом, к поцелуям, и фашизму.

В то же время, я понимаю, что это — идеализм, и народа не cуществует. Есть разные люди, проживающие на разных территориях, и вступающие в отношения.

1

Водитель автобуса, которого пакует ТЦК, и советник президента, танцующий на рейве, являются гражданами одной страны, и уже хотя бы поэтому — представителями одного народа; их объединяет закон, место, культура...

Однако, если водитель автобуса поймает советника президента за хвост, и начнёт размещать его на ветке каштана, слово "народ" перестанет иметь значение.

Не знаю, хватит ли во мне телесных сил помочь водителю руками, но во мне точно не найдётся сочувствия к советнику.

Когда я вижу битые витрины дорого бутика, горящую полицейскую машину, и людей в шлёпанцах, которые жуют щёки власти, во мне поют птицы. Для меня это праздник — рейв исторической справедливости.

Ну и где тут народ? Известно где — в шлёпках и шлепках. Однако, широта понятия позволяет протащить в него и тех, кого тащить стоит на плаху...

2

Проблема не в туманности понятия, а в объявлении народа существом, в наделении выдумки единой волей, разлитой по всем представителям народа, и этим лишающей голоса каждого из них.

"Воля народа" принадлежит тому же тоталитарному словарю, что и "чувства верующих". "Болгары восхитились".

Что же происходит с теми, кто нет? В нарративе о народной воле они исчезают. Их субъектность попирается. Как попирается субъектность украинцев, чьи мнения не соответствуют патриотическому стандарту.

Нет, мы не атомы во мгле. Общности существуют. Но всякая общность, этнос, класс, и народ есть концептуальная абстракция, а не очерченный и объективный субъект — по крайней мере, до тех пор, пока в этой кашице есть индивиды, чьи взгляды отличаются.

А в какой кашице они не отличаются?

В тоталитарной кашице — конечной станции всякого национального кучкования. Такое не может не быть насилием над человеком, поскольку подразумевает его подчинение выдуманному Надсуществу — нации, являющейся личиной бога.

За всем этим прячется папочка — архаичный, маскулинный топос, требующий от мужчин умирать за Родину, а от женщин — рожать ей солдат и рабочих.

3

Нация не является антиподом Империи. Нация — это её дитя: империя в зачатке, империя, которая не состоялась.

Нет националистов, которые не хотели бы, чтобы их нация разрасталась, как саркома, обретала больше власти и ресурсов, концентрирующихся в руках у элит над народом.

Быть националистом — значит, быть империалистом. Быть анти-империалистом — значит, быть анти-националистом.

Что значит право народа на самоопределение?

На практике это значит право местного вампира править теми, кто хотел бы его повесить. Ведь вампир — тоже украинец (русский, немец, француз...).

Выражаясь в государстве, вампир объявляет свои интересы национальными. Национальными, однако, никогда не становятся автопарки, банковские счета, и усадьбы вампира.

За понятием "нация" скрывается правящее меньшинство, их лакеи, носители официальных нарративов, а также обыкновенные конформисты, желающие слипнуться с себе подобными: ты в рубашечке — и я в такой же.

Что общего между советником, ужинающим в ресторане на гражданке, и гражданином, которого он гонит в окоп? Можно ли называть эти людские противоположности народом? Совпадают ли их интересы?

За что умирает народ? За нацию. За то, чтобы то, что должно висеть на дереве, висело на рейве: ездило, кушало, танцевало. Чтобы, ряженые в фольклорные кофты кровососы кормили нищих легендами о величии над болью, а сами раскладывали пасьянсы своих потрохов под лучами испанского солнца.

Лишь только в равенстве народ становится народом.

@dadakinder – поддержать автора

​​Этнический национализм без юдофобии возможен разве что в Израиле. В иных контекстах он без неё невозможен. Почему?

Потому, что для этно-национализма важна Чистота Нации, исключающая Другого, и делающая ксенофобию неизбежной.

Националисту не дают покоя отличия: другой язык, другие даты и праздники, не "наши" названия улиц. Под всё это ситуативно подгоняются различные аргументы и обиды, но сути дела это не меняет: Другой угрожает Мечте. Другое нужно вытеснить и подавить, заместив Своим, Титульным.

Мечта националиста — жить в СВОЕЙ стране. Окружить себя СВОИМ и СВОИМИ: чтобы все говорили на одном языке, ходили по улицам имени общих героев, и выражали одни на всех национальные взгляды.

Для такой идеологии кучкующегося уподобления, еврей — это проблема. Почему? Потому что Украина — для украинцев. Россия — для русских. Германия для немцев...

Еврей — это Другой. Исторический Другой. Его присутствие в обществе делает этническую чистоту невозможной, мешает создать национал-монолит (и, в этом смысле, делает еврея важным актором антифашистского иммунитета).

Большинство из нас хочет жить в цветном мире открытых границ, жидких идентичностей и культурных флуктуаций. Националист не хочет. Улица Бабеля мешает ему воспринимать эту улицу своей. Он не может приобщиться к этой фамилии, и искупаться в её величии, потому что Бабель — русскоязычный советский еврей, и, значит, не наш. Не как я. Не как мы.

Конечно, не все исповедуют именно такой, этно-национализм. Однако, этот дефицит с лихвой компенсирует наше "гражданское общество", которое, с одной стороны, разделяет радужные идеалы кормящей империи, с другой, поддерживает националистический сентимент в общем, вырезая из него неудобные акценты, и выступая пособниками ксенофобии — оправдывая её посредством не ксенофобских аргументов "борьбы с тоталитарным наследием".

Для либерала совок совковый. А для националистов совок, в первую очередь, жидо-большевистский и кацапский — этнически окрашенный, чужой, понаехавший.

Юдофобия пронизывает топос националистической идеологии. Её систему ценностей. Тексты. И хотя это мешает маркетингу соответствующих сил, подавление Другого не покидает всё это на глубинном, императивном, семантическом уровне. Другой остаётся Врагом.

Тут на помощь приходит, опять же, гражданское общество, которое пытается усидеть на двух стульях, и произвести "здоровый национализм" (здоровую ксенофобию). Так возникает того рода инклюзивность, при которой своим может стать и еврей, и русский, и любой человек, готовый спрятать в шкаф свои особенности, и уподобиться национальному стандарту: в языке, в культуре, во взглядах и отношениях.

Так "здоровый национализм" производит манкуртов — людей оскопляющихся и не здоровых; готовых обменивать материнские языки и семейные традиции на "национальные интересы", сулящие выгоды, или хотя бы не сулящие насилия, исключения, экономических и социальных потерь.

Мёртвые, вроде Бабеля и Ильфа, переобуться не могут. Поэтому этих евреев мы будем вытеснять. И говорить, что это мы не евреев вытесняем (тем самым отрицая само их еврейство, и уже на этом уровне демонстрируя свою юдофобию), а представителей империи зла ("безродных космополитов"), москалей и совков. В этих словах сегодня легче протащить свою ксенофобию, чем в побасёнках про мировое правительство и христоубийство.

Судить нужно не фасады, не слова, не чувства, а практику, в результате которой улиц, названных именами выдающихся евреев, стало меньше. И дальше можно как угодно вращать языками. Факт от этого не поменяется. Потому что национализма без юдофобии не бывает.

@dadakinder – поддержать автора

"Обнуление", которое происходит в Одессе, и других городах Украины, где улицы получают новые, благонадёжные имена — это не деколонизация. Это — агония, расползающаяся коррозией по обновлённому гербу на монументе Родины.

Вижу в этом нечто большее, чем талант патриотического деребана и разрушения на месте отсутствия способностей создать нечто, что не начнёт разлагаться через год.

Идеология, стоящая за вытеснением из Одессы имён Бабеля, Инбер, и Ильфа (он же — Иехиел-Лейб Арнольдович Файнзильберг) известна. В её основе лежит тот же сентимент, который лежал в основе "деколонизации" Львова летом 1941-го года. Это — юдофобия, токсичная спутница всех европейских национализмов.

Где юдофоб, там расист. Где расист, там гомофоб. Где гомофоб, там сексист. Всем им хочется пожелать того же лектория, в котором преподаёт госпожа Фарион. Аудитория — под стать контенту: кишит и выдаёт овации хвостами. Теми, которые, как сообщает нам Булгаков, растут на головах.

Нет еврею покоя в мире славянского брата. Расстрелять Бабеля не достаточно. Нужно топтать память о нём. Дать его улице имя Дмитрия Иванова, чтобы замкнуть логику круга, в соответствии с которой Иехиел-Лейб становился Ильей. А был бы Бабеленко, может и пощадили бы, закрыв глаза на то, что он, во-первых, Исаак, во-вторых, Эммануилович, "раздирающий смехом завесу бытия".

Впрочем, что это я несу? Разве возможна юдофобия в стране, где Президент — Зеленский? Конечно, нет. Как и расизм в стране Обамы...

Цены вещей балбес не знает, и потому с лёгкостью меняет Бабеля на Иванова, оскопляется; лишает себя и своих потомков возможности причаститься к вечности; как минимум, заработать на ней.

"В закрывшиеся глаза не входит солнце, — объясняет происходящее Исаак Эммануилович, — Я удивляюсь, когда человек делает что-нибудь по-человечески, а когда он делает сумасшедшие штуки — я не удивляюсь..."

Да, это и правда сумасшедшая штука — лишать Одессу её идентичности, и имён одесситов, которые звучали, звучат, и будут звучать на просторах глобуса — в рамках человеческой культуры, которая больше любого народа, имеющего честь шевелиться у ног её монумента.

Шевелиться у ног мы умеем. Нашлись же откуда-то тысячи наших подписей, требующих возвести в украинской столице памятник Рональду Рейгану. Нет, друзья, это не деколонизация. Это бананы на подносе, который крепится к голове субалтерна, идущего на поклон к новому пану.

Куда там культуре Паустовского до культуры 28-й бригады, а Ильфу и Петрову до Юрия Липы — интеллектуального гения, который считал смыслом жизни смерть за Отчизну, и писал: "история нашего духа и крови — это история наших проводников, нашей элиты". Или вот: "Собственная раса является источником, и мерилом, и правом.“

Хотел было сказать, что люди, которые вытесняют своё прошлое, обречены вязнуть в нём, но подозреваю, что Бабель — это не их прошлое. Не их история. Не их культура. Их прошлое, их история, их культура — это Бабий Яр, где они подавали патроны тем, кто расстреливал нас: евреев, украинцев, русских, советских; ромов, квиров, коммуняк, бездомных, безумных, в общем — иных и разных...

Вот какие горькие мысли выкликает такая раскольническая "деколонизация" на фоне войны. Из этого спровоцированного состояния создаётся впечатление, что партия смерти пытается успеть посеять все возможные семена раздора, сорвать возможность прекращения кровопролития; тупиковой бойни, ставшей бизнесом для элит, проповедующих страну-полигон, ведомый смыслом смерти на перекрёстке вампирских тёрок.

Надеюсь, всё же, на торжество заветов Веры Инбер:

"Сначала они ничему не удивлялись, рассматривая всё чужое как чудачество и заранее зная, что всё самое лучшее у них дома. Потом они начали удивляться чужому, не уважая его. Теперь они уважают чужое и стараются понять его: так расширяются их горизонты."

@dadakinder – поддержать автора

​​Друзья!

Я сейчас работаю исследователем в Университете Калифорнии (руки не доходят об этом рассказать), и мне хочется кричать на весь космос вот о чём: в украинских библиотеках работают святые люди.

Я не помню когда последний раз таких встречал, и встречал ли вообще. Они тебя не знают. Ты — никто. Просто человек, обратившийся в библиотеку. И они все бросаются тебе помочь. Перерывают всё. Находят что-угодно, параллельно сдавая кровь на ЗСУ, и сканируя старые, тебе одному интересные книжки с перерывом на выключение света.

При этом, им платят гроши, пока наши депутатики и повыползавшие из них мажорчики кушают ананасик.

Сердце стучит, а плащ шелестит от такой несправедливости. Реальные профи с отдачей на максималках сидят без денег. Без нормальных компьютеров. Без должного внимания.

Короче, пользуясь случаем, хотел бы призвать вас пользоваться услугами украинских, — в особенности областных и районных, — библиотек.

Библиотекари и архивисты — друзья учёных. Без них нет памяти. Нет источника. Нет истории. Этих людей нужно беречь, как собственные икринки.

В недрах украинских библиотек хранятся интереснейшие книги, невероятные фото, потрясающие кинохроники разных времён... ты просто ныряешь в эти пещеры Али Бабы, и обнаруживаешь сокровища, которые сам не искал, и даже не догадывался, что они есть, а они есть — там, в библиотеках.

Сейчас, когда библиотеки и архивы под ракетой, важно сохранить всё, что только можно, саму нашу память, на которую может просто упасть бомба, и уничтожить оригиналы.

Призываю каждого обратиться в любую украинскую библиотеку, найти в ней что-угодно соответствующее вашим интересам, и заказать оцифровку неоцифрованных материалов, поучаствовав в сохранении памяти.

Поверьте, библиотекари оценят ваш интерес, и помогут вам найти не просто случайные странички в некоей книжке, а настоящие витамины для ума и воображения.

@dadakinder – поддержать автора

​​Уважаемые российские оппозиционеры!

Прекратите вставлять в свои тексты дисклеймер "Настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом". Это кринж.

Я понимаю, что статус иностранного агента приглашает на себе хайпануть, и, в целом, поддерживаю конверсию репрессий в социальный капитал. Однако, в случае с этим дисклеймером, семиотическая экономика работает не в вашу пользу.

Объясняю, как это выглядит со стороны: со стороны это выглядит, как еврей, приклеивающий к себе жёлтую звезду. Впрочем, еврей был вынужден её приклеивать и носить по Берлину. Зачем её носить по Берлину российскому релоканту мне, признаюсь, не очень понятно.

Люди, сдриснувшие из России, и мнящие себя борцами с режимом, не обязаны подчиняться требованиям путинского закона. Тем не менее, они ему подчиняются, тем самым будто подтверждая стереотип, что россиянин — холоп с врождённым рефлексом лобызать царский сапог.

Как согласуется эта кремлёвская наклейка на высказываниях с чувством собственного достоинства? И у кого в руках власть? У того, кто даёт вещам имя. "Ты — иностранный агент". "Я — иностранный агент". Иерархия очевидна.

Занимаясь самолюбованием ("царь-солнце обратил на меня взор!"), российский оппозиционер не задумывается о сути субстанции, которая стекает по его губам. Думает, что имя, данное ему авторитарным отцом, — это свэг, и признание.

Что, в свою очередь, наделяет силой признающего; делает ярмо, которым фашизм прижигает свою субмиссивную скотинку, весомым, значимым, ценным.

Конечно, это можно объявить чем-то прямо противоположным — например, апроприацией. Но я лично вижу принципиальную разницу между теми, кто апроприирует гордое звание пидараса, и теми, кто даёт пизды гомофобам.

@dadakinder – поддержать автора

​​Язык, который показал в суде подозреваемый в убийстве Ирины Фарион, не является частным, и выражает сентимент некоторой части украинских граждан, наслушавшихся безнаказанных антиконституционных проповедей о своей неполноценности.

Интересен здесь, впрочем, не высунутый язык, а процесс риторического омовения, в рамках которого кадавр ксенофобии возвращается с того света в виде патриотического знака.

Особенно показательным, в этом смысле, является пост украинской службы ВВС, представляющий собой оргию словесного отбеливания:

История о том, как Фарион объявила русскоязычных солдат ВСУ, "не украинцами", описывается в нём так: "ругалась из-за языка даже с военными".

Поход в детский сад, где Фарион предлагала детям либо менять полученные от родителей имена, либо уезжать из Украины "в мир, где живут Маши" — это не травля и буллинг, а "убеждала деток не называть друг друга на русский лад".

Обзывать украинских граждан "московоротыми" "дебилами" и "умственно отсталыми" "дегенератами" — это не хейт-спич, а "ревностная защита украинского языка".

"Почему мой Дмитрик, внук, которому 3,5 года, заходя в детский садик, видит перед собой какого-то Гришу, который ему говорит: “Привет”. И мой внук должен его учить при помощи своего маленького кулачка украинскому языку. Потому что ребёнок приходит нервный домой и говорит: “Бабушка, в садике москаль”. А бабушка говорит, что москаля нужно уничтожать, и Дмитрик уничтожает москаля". (Ирина Фарион)

И правда — зачем упоминать о том, как Фарион слила ФСБ личные данные крымского студента, опрометчиво поделившегося с ней своими патриотическими чувствами? Лучше назвать её "харизматичной депутаткой-профессоркой".

Все эти дерзания на полях пост-правды не проходят бесследно. Некоторые постят в эти дни известную цитату Фарион "орлицы не отчитываются перед гиенами". Разумеется, без уточнения контекста. А контекст у этих красивых слов следующий: Фарион годами отрицала своё членство в КПСС, а когда оно подтвердилось архивными записями, объявила себя орлицей. Иными словами, завралась, попалась, и слилась.

Ничто из этого, разумеется, не оправдывает и не заслуживает ответа в форме убийства. Убийства, которое можно было бы предотвратить, если бы власти уважали собственный закон, и пресекали пропаганду ненависти.

Люди, позволяющие себе расчеловечивать ближнего, не могут работать в сфере образования, и выступать с национальных трибун общества, претендующего называться демократическим.

Называть Фарион "сердцем нации" — значит, утверждать, что в основе украинского сердца лежит ненависть. Однако, мы знаем, что это не так.

Ненависть множит себя, и кормится кровью. Выстрелив в Фарион, убийца подарил жизнь её идеям: нетерпимости, социальной эксклюзии, дискриминации.

Объявлять своими героями ксенофобов, ставить им памятники и называть в их честь улицы — значит, увековечивать ксенофобию как ценность; вписывать её в социальную ткань, делать нормой, ведущей общество к смерти.

Возможен ли патриотизм без гуманизма, без уважения к разнообразию людей, их особенностям и правам, без соблюдения верховного закона страны, являющейся, вроде как, адресатом твоего патриотического чувства?

@dadakinder – поддержать автора

​​Снилось, что режу горло русскому солдату. Режу ножом для хлеба — то есть, плохо. Кровь не бежит, солдат не умирает. "Щекотно", — говорит, — и смеётся. Смех у него заразный. Вот и я начинаю смеяться.

Просыпаюсь, как и всякий мужчина, твёрдым. Полный решимости никого не зарезать. Желающий ёрзать друг о друга на зло смерти, волочить липкой губой по чему-то взаимному.

Из окна — запах хлеба. За окном — июль.

1

Кудрявое солнце стало горячим. Тем паче предметы и люди под ним. В том, что Гидрометцентр зовёт "волной жара", а поэты "Чувством", обнажается предательская суть кондиционера — машины, созданной остужать лето.

Жар улиц. Жар помещений. Жар, вгоняющий в краску. Влагающий влагу. Там же, где влага, восходят туманы, и позволяют теряться в своих призрачных субстанциях. Нет, лето остужать не хочется.

Чем стоит заниматься летом? Летом стоит смотреть на солнце, и гнать в шею печали по поводу того, что солнце закатится.

Как закатится?!

Как глаза усопшего — за рубежи Востока, под занавес век.

Как не грустить об изъятии солнца закатом?

Известно как — используя сведения науки, занимающейся механикой неба.

Наука сообщает: планета вращается, и солнце, закатывающееся тут, выкатывается там — то есть, продолжает облизывать чьи-то щёки своим янтарным языком. Пусть не твои, но, всё же, щёки. Пусть не здесь, но зато языком.

2

Впрочем, сейчас эти щёки — мои: шелестят, как знамёна, под напором ниспадающих спиралей — врастающих в кожу лучей солнца и, отчасти, сверхскоростной бормашины в руках армянского дантиста.

Всё хорошо. Откуда же берётся беспокойство посреди июля? От радости, которую доставляют ласки света.

Чем приятнее вечер, тем подозрительней пространство, тем вероятнее наказание, тем жутче даже не сам закат, не конфискация светила, а память о ласковом свете, его дальнейшая невозможность, и, в конце концов, угасание воспоминаний — положение, подвергающее сомнению правду сада, песню птицы, и восторги по этим поводам.

Кажется, что за удовольствием последует расплата. Что обнажение желания приглашает отобрать его надежды. Что радость есть преступление против тех, кто безрадостен; привилегия тех, кто избавлен случаем от бомб и солдатов.

Нет смысла в счастье, которым нельзя поделиться — разделить его с не зарезанным ближним. Об этом мне снится картина Победы:

Спускаясь в окопы, мавки расстёгивают воротники уставших, и целуют каждого в место стука. Из павших взлетают прозрачные птицы, хватают не павших, уносят подальше.

3

Смерть подходит к концу. Самое время подумать о чём-то приятном. Например, об анатомии солнца.

Основу солнца составляет шар огня. Вокруг шара — жар. Волокна пламенных спиралей расходятся в стороны, вьются плетями.

Что происходит в это время на земле?

Трус врубает кондей.

Но что, если кондея нет, и ты позволишь лету быть, делать с тобой всё, что хочется?

Штопор луча входит в грудь пешехода, откупоривает её, и высвобождает пену нагретого органа. Митбол по имени сердце проколот звездой по имени солнце.

Разве не в этом замысел июля? Не для того ли было дано лето?

Что остаётся после света? Память о светиле. О том, как серебрятся листья и предметы. Горсть моментов. Кусочки солнца.

Не потому ли это ценно, что мгновенно, и скоропостижно? Как хлопок век. Как выстрел. Как закатившийся под веко глаз.

@dadakinder – поддержать автора

​​Это не Байден вышел из гонки. Из гонки вышла Демпартия, чей исторический крах уже ничем не подсластить.

С дедом всё ясно: старость — не радость. Проблема глубже: за последние 15 лет Демократы так и не произвели на свет новое поколение политиков.

Сейчас уже всем очевидно, что их "прогрессивное крыло" в лице Берни, AOC, и прочих "демократических социалистов" было сборищем "клоунов у пидарасов", вся историческая функция которого заключалась в том, чтобы привлечь голоса левой хипсты и быть слитыми во имя сохранения статуса-кво. Что ж, устранив "красную угрозу", Демпартия кончает тем, чем кончают все костные центристы — триумфом ксенофобов.

Я не могу постичь, как можно было довести свою политическую силу до состояния подтекающей голой жопы, но буду рад смотреть, как треплют этот труп. Не из любви к треплющим, а из любви к причинно-следственным связям и историческим закономерностям.

Вы только вдумайтесь: твой лидер — сенильный объект, не понимающий, где он находится, и с кем говорит. Ты наблюдаешь это годами, но вместо того, чтобы закрыть эту брешь в булках, говоришь электорату, который тоже видит Президента, садящегося на выдуманный стул, что победа будет за нами. При этом, вице-президент живёт в тени под паркетом, потому что является одним из самых непопулярных политиков в американской истории. Т.е., оба твоих "туза" — жидкие.

Казалось бы, кому-то в этой комнате должна была прийти в голову мысль о необходимости подготовки ассортимента тузов на смену. Но она либо не пришла, либо пришла слишком поздно, и в нынешнем цикле у Демократов некем крыть.

Единственным преимуществом остаётся число жителей в голубых штатах... чьи улицы кишат выброшенными на них ветеранами, безумцами, и нищими работягами, проходя сквозь крики которых можно порадоваться только тому, что в этих краях у трансгендерных подростков есть доступ к блокираторам полового созревания...

Ну и потом — что это "было" в Украине, которой дед, только что признавший себя недееспособным, подарил $175 лярдов? И почему она должна заботить обыкновенного американского налогоплательщика, переживающего кризис в собственной стране?

Не сомневаюсь, что эти, и другие вопросы станут гвоздями, которые Республиканцы будут всласть заколачивать в гроб своих профукавших всё оппонентов.

Из этой ситуации можно сделать, как минимум, два вывода: во-первых, о необходимости постоянного обновления; во-вторых, об иллюзорном могуществе всякой власти, которая предстаёт перед нами в облике Титана, но, в конечном счёте, оказывается бумажным тигром.

@dadakinder – поддержать автора