«Я пишу историю о том, как военная пропаганда — это конкурс больших линеек в подростковой мужской раздевалке. Смеюсь, расписывая военные парады в Северной Корее, и как большие пушки, направленные в небеса, связаны с идеей мужской витальности и обрядами перехода во взросление, маскулинность и… блаблабла. Мой партнер заглядывает через плечо и смеется, что пропаганда в моих словах звучит как Грайндр. И она правда звучит так.
*
Мы познакомились из-за Грайндера. Он услышал историю о “геях-клофелинщиках, планирующих ограбления через дикпики” и поставил дейтинг аппы в первый раз за годы. В одном из них я написала, что у него красивый кот. Теперь я кормлю этого кота каждый день.
В одно из первых-вторых-третьих свиданий он рассказал, как рабочий в оливковой роще заявил в прямом эфире, что… “спит с мертвецами” вместо “сбора оливок”, потому что привет, языковой барьер, и я не могла перестать смеяться, задыхаясь, рыдая от хохота, размазывая косметику, потому что его чувством юмора можно заряжать лампочки. Еще — оно очень сексуально заряженное. В сердце каждой шутки есть иннуэндо.
*
Иннуэндо — это мои слепые пятна. Никогда не понимала разницу между шуткой и флиртом. И я смеялась раньше, и я отбивала одну, другую, третью, а потом я пыталась неловко объяснить, что ни на что не соглашалась, и моя одежда останется на мне, в моей голове это только шутка. Я рискую, отказывая. Говоря нет, я гиперфиксируюсь на языке тела, как ожидающий атаки кролик, потому что травматический стресс означает, что ты никогда не выходишь из состояния травмы — в моей голове я все еще забегаю в первый попавшийся магазин на темной улице, чтобы позвонить родителям в две тысячи седьмом… Человек напротив отпускает мою талию. Я поправляю майку. Окей. Окей.
*
Моего партнера спрашивают, что нас связывает, и он не задумываясь бросает — поэзия, музыка и шутки ниже пояса.
Я ни разу не раздевалась, мы вместе два года.
*
Я пишу свой текст про пропаганду, разматывая, как спартанские мальчики проходили через муштру как обряд взросления: военная культура сексуализирована по природе своей, но, строго говоря, сексуализировано абсолютно все. Ты делаешь комплимент человеку, называя его сексуально привлекательным, и ты оскорбляешь его, указывая на его предпочитаемую сексуальную позицию. Я не знаю и не могу знать, как это ощущается изнутри: может быть, это нормально, что твой первый инстинкт в перепалке — оскорбление, завязанное на оральный секс. Потому что для меня, для нас, это абсурдно и захватывающе. То, насколько глубоко секс впечатан в культуру. Война — это большие фаллические пушки, свадьба — это подвязка, символы девственности, белые простыни, первая брачная.
*
— Моя мама спрашивает, что мы собираемся делать в первую брачную ночь.
— А ты?
— Сказал, что мы будем СПАТЬ.
Мои белые туфли стоят в углу, я целую его в щеку, я прокручиваю завтрашний день в голове и мысленно соглашаюсь — даже если бы мы хотели спать друг с другом, моих сил после хватит только не уснуть на полу.
Все еще ни разу не раздевалась, полет нормальный».