paradox _friends

После того, как Трамп номинировал Говарда Лютника на пост главы Минторга, шорт-лист претендентов на Минфин возглавил сооснователь Apollo Global Management Марк Роуэн.

62-летний Роуэн –один из «пионеров» индустрии private equity funds и один из основных спонсоров университета Пенсильвании (штата, сыгравшего решающую роль в кампании Трампа), а Apollo Global – один из крупнейших «проводников» саудовских капиталов.
Но не менее интересно, что главный трамповский финансист – воспитанник Майкла Милкена, с которым избранный 47-й президент США активно сотрудничал, еще будучи «обычным девелопером», и которого помиловал на исходе своего первого президентского срока.

Милкеновская «машина мусорных облигаций» не только запустила в конце 80ых процесс масштабного передела корпоративной Америки и (во многом поэтому) стала причиной уголовного преследования своего создателя.
Выражаясь в чернышевских терминах, Милкен со своими единомышленниками (в числе которых был и Роуэн) создал едва ли не первую финансовую платформу, позволяющую обнулять трансакционные (здесь, опять же – финансовые) издержки, соответственно, владельцам капиталов и бизнесов.

Ранее мы отмечали, что если существует решение стоящих перед Трампом подчас противоречащих друг другу задач, то оно скорее всего заключается в платформенном/ «техноэкономическом» реинжиниринге институтов.
Приход Роуэна в Минфин можно рассматривать как готовность избранного американского президента сыграть в такую игру.
Особенно, учитывая роль денег как института для США и степень турбулентности, в которой он, этот институт, сейчас оказался.

Вслед за изоляционизмом и протестантским фундаментализмом девелопер Трамп проводит реновацию феминизма

Дважды не дав женщинам возглавить Белый дом, он теперь сам формирует «женский кабинет».

Но, пожалуй главный парадокс –в том, что политик, сделавший одной из своих целей реиндустриализацию Америки, апеллирует к доиндустриальным архетипам «женских богинь».
Безусловно, комплексы имеют место быть. Тем показательнее, что дальние предки Трампа –из тех же краёв, где родились или вели активную деятельность Фрейд, Захер-Мазох и Яков Франк.
Очевидно, эти центрально-европейские подсознательные «гроты и тропы» определяли и будут определять подходы 47-го президента США (в т.ч. и во внешней политике) едва ли не в большей степени, чем советники или даже многолетний предпринимательский опыт.

https://t.me/ogon_media/738

В XVII–XVIII вв. Амстердам называли новым Иерусалимом из-за размеров местной еврейской диаспоры и масштабов её влияния. Так, например, состоятельные сефарды владели значительной частью акций голландской Ост-Индской компании.
Однако уже в XIX веке сефардские капиталы перекочевали в Лондон. А Амстердам оказался едва ли не единственным крупным европейским финансовым центром, в котором не открыли свой банк главные ашкеназские «олигархи» Ротшильды.

Потеря Амстердамом геоэкономической инициативы в не меньшей степени, чем «британскими происками», была обусловлена неготовностью и нежеланием голландских купцов и банкиров вкладываться с создание промышленных производств.
Очевидно, «бархатный еврейский исход» стал и следствием, и причиной голландского «торможения».

Тем показательнее, что инцидент с израильскими болельщиками произошел на фоне европейского промышленного кризиса (по крайней мере, в «гражданских» отраслях) и победы Трампа, с высокой долей вероятности обрекающей Старый Свет на геополитическое и геоэкономическое одиночество.
Пережить новые «темные века» Европе мог бы помочь перенос отраслевых акцентов на финансы и логистику. Т.е. как раз на то, что три столетия назад обусловило могущество Амстердама.

С этой точки зрения драматические события сегодняшней ночи никак не способствуют росту капитализации голландского мегаполиса.
Даже если усомниться в сохранении у современных евреев тех же коммуникационных и коммерческих талантов, которые отличали их соплеменников в Средние века и Новое время.

Причем, список акторов, потенциально не заинтересованных в переформатировании (но при этом – сохранении) роли континентальной Европы в мировой экономике и, соответственно, в «ренессансе Амстердама» (как в следствии и причине такой «промышленной контрреволюции»), не ограничивается тем же Лондоном или «новыми центрами силы».
Европейской бюрократии тоже не выгодна «деиндустриализация капитала», снижающая зависимость его обладателей от «ширнармасс». А значит, -- и от различных уровней исполнительной власти.

Прошедшие американские выборы – пожалуй, первые в истории страны (и наверное – Запада в целом) -- были, прежде всего, про демографию.

Понятно, что «республиканский»/консервативный нарратив pro-Life и «демократический»/прогрессистский pro-Choice сталкивались и прежде.
Но ранее вовсе не они (точнее – не в первую очередь они) задавали тон в схватке за Белый дом.

До недавних пор густонаселенный «глобальный Юг» еще довольствовался ролью источника ресурсов (включая человеческие) и/или рынка сбыта, не претендуя на доступ к «управляющему модулю».
А финансовое, технологическое, и медийное доминирование обеспечило США удержание глобальных командных высот.
Теперь доллар, бигтехи и Голливуд с CNN не гарантируют автоматическое сохранение титула «Империи №1».
Зато «новая этика» делает нынешний «Рим» уязвимым перед витальностью «новых варваров». При том, что сама по себе эта «ново-этическая» демографическая угроза – в значительной степени побочный эффект технологических достижений. Когда «вкалывают роботы» –не нужен человек.

Поэтому, кстати, в присоединении к кампании Трампа ряда технологическо-предпринимательских фронтменов во главе с Маском нельзя не усмотреть серьезных концептуальных противоречий. Каким бы многодетным и «пролайфовским» ни был сам создатель Tesla.
Вполне понятны бенефиты, полученные или получаемые обоими союзниками.
Трамп, благодаря Маску, перестал казаться «олдскульным консерватором» и смог переманить у Харрис часть молодого электората.
Маску и примкнувшим к нему другим резидентам Кремниевой долины смена «политической крыши» обеспечивает защиту от «старых» институтов, которые (как лишний раз показал кейс Павла Дурова) не в состоянии адаптироваться к новой технологической реальности, но которые традиционно фетишизируют демократы.
Но если делать Америку снова великой с помощью ИИ, беспилотников и т.п., при этом неустанно плодясь и размножаясь, –то надо либо перестраивать национальную систему перераспределения богатства для массовых выплат безусловного базового дохода (по сути реанимируя нещадно критикуемый трампистами велфер), либо -- обрекать страну на перманентную войну всех против всех. С обнулением какого-либо величия.

Можно, правда, попробовать избежать «антиутопических крайностей», проведя то, что Сергей Чернышев называет «техноэкономическим реинжинирингом институтов». -- Провести институциональную донастройку, затрагивающую большинство (если не все) аспектов взаимоотношений в треугольнике «государство – бизнес – общество», максимально задействовав для этого информационно-технологические новации и ресурсы.

Самому Трампу как капиталисту par excellence такие подходы и язык вряд ли будут близки и понятны. А вот Маску или Вэнсу (весьма вероятному кандидату-2028) – вполне.
К тому же, last but not least, в этом случае команде 47 президента США могут пригодиться российские интеллектуальные наработки. Что, несомненно, повысит заинтересованность Вашингтона в сотрудничестве (а не конфронтации) с Москвой.

Нетаньяху, конечно же, не знал «на все сто», что Трамп победит.
Но он прекрасно осознавал – избранный президент США непременно потребует от Израиля скорейшего сворачивания операции в Секторе Газа и Ливане. Максимум – до инаугурации, а то и раньше. Во время президентской кампании палестино-израильское обострение позволяло обоим кандидатам зарабатывать электоральные очки за счет еврейского или арабского лобби. После её завершения «горящий Ближний Восток» становится для будущего хозяина Белого дома безусловной проблемой, которую желательно поскорее разрешить.

В свою очередь, прекращение войны с ХАМАС и «Хезболлой» автоматически означает начало расследования причин трагедии 7 октября. И как следствие – отставку израильского премьера и досрочные выборы.
И если при таком развитии событий у Нетаньяху остается хоть какой-то шанс всё-таки вернуться в премьерское кресло, то он напрямую зависит от результатов, достигнутых к тому моменту, когда война будет «поставлена на паузу».
Но тогда политические «победные» дивиденды непременно надо делить с военными. А поскольку Йоав Галант – вполне себе самостоятельный политик, то оставляя его во главе министерства обороны, Нетаньяху собственными руками создавал бы себе серьезного (и потенциально – более удачливого) конкурента.

В этом смысле, отправив Галанта в отставку, Нетаньяху играет на опережение.
И заодно – здесь уже можно усмотреть «ставку на Трампа» -- повышает собственную ценность для Вашингтона.
Ведь теперь уже бывший глава Минобороны, автоматически превращаемый вторничной отставкой в самого популярного оппозиционного политика в Израиле, связан с элитариями (вроде Бени Штейнмеца или Мохаммеда Амерси), чьи предложения по формату ближневосточного урегулирования, мягко говоря, расходятся с теми, которые продвигает трамповский зять Джаред Кушнер.
Между тем, усмирение Ближнего Востока на его условиях важно для Трампа и само по себе, и как элемент более масштабных антикризисных многоходовок и разменов, включающих, разумеется, и украинский трек.

2 ноября 2009 года был застрелен Шабтай Калманович, один из самых влиятельных «теневиков», тесно связанный с высокопоставленными «питерцами».
В организации убийства, которое оказало влияние на многие политэкономические процессы в стране и, возможно, отчасти обусловило провал путинско-медведевского «транзита», обвинили баталхаджинцев.

Ровно 15 лет спустя силовики «опубличили» версию об участии этого ингушского вирда (чьё боевое крыло признано в РФ террористической организацией) в подготовке теракта в «Крокус-Сити» -- события, так же ставшего очередной точкой бифуркации в современной российской истории.

Перестановки в руководстве ФНПР превращают её в актив РЖД.
Шмаковский преемник Сергей Черногаев, до того, как в 2021-м перейти в профсоюзную федерацию, 33 года проработал на железной дороге, дослужившись до должности начальника департамента соцразвития транспортной монополии.

Впрочем, у такого «отраслевого крена» ФНПР есть и серьезные риски.
С учётом «вшитого» (и теперь обостряющегося) конфликта железнодорожников с угольщиками и традиционно сильных и (временами) весьма политически активных шахтерских профсоюзов.

Последние теперь получают повод обвинить ФНПР в «корпоративной» ангажированности.
И тем самым лишить Кремль возможности использовать уже бывшую шмаковскую федерацию для хоть какого-то влияния на профсоюзное движение.

А разве, говоря о «техноэкономическом транзите», мы имеем в виду именно такие практики?

https://t.me/EbuldinSkySpez/19144

Вокруг платежной системы БРИКС тумана едва ли не больше, чем ажиотажа.
Но если в этом проекте есть что-то, помимо PR (точнее – если есть искреннее желание выйти за рамки «разводящей базы»), -- тогда наиболее логично пойти по пути, условно говоря, ортогональному тому, о котором чуть менее 3 лет назад писал в своём нашумевшем эссе Владислав Сурков.

Бывший кремлёвский главный идеолог предлагал «расширять Россию» за счет «экспорта хаоса».
Наиболее рабочий вариант для решения как текущих операционных (антисанкционных), так и более масштабных, геоэкономических (а то и геополитических) задач в рамках БРИКС -- «экспорт техноэкономической революции». Если использовать термины Сергея Чернышёва.

Автор книги «К возобновлению истины» как технократ par excellence подчёркнуто дистанцируется от противоборствующих идеологий, «-измов» и, тем более, «башен».
Но «социальные инженеры», которых Чернышев видит в качестве основных «преобразователей институтов», -- явно не из числа «силовиков» или «олигархов» (хотя это и не кабинетные ученые тоже).

Более того, «техноэкономический транзит» в пределе подразумевает исчезновение иерархий, построенных на неравномерном доступе к ресурсам (сырьевым, административным, финансовым, земельным, людским).
Согласятся ли с таким результатом обнуления транзакционных издержек те, кто делает профит на их капитализации, -- вопрос далеко не праздный. Но и не совсем риторический.
Особенно, если вспомнить сурковскую же «социальную энтропию» --тоже функцию тех самых издержек.
Он ведь не так, чтобы идёт на убыль, хотя кое-какие стержневые идеи бывшего «серого кардинала» реализованы на практике.

Растущая инфляция –вполне себе «естественный» (в смысле –неуправляемый) кризис.

В отличие, например, от коллизии вокруг Wildberries, где при желании можно увидеть сознательную игру на обострение
Скажем для определения границ управляемости тех или иных элитариев, с возможностью (в зависимости от результатов «теста») их последующей дискредитации в глазах первого лица. Допустим, при определёнии формата «транзита».

В свою очередь, судьба мандата Набиуллиной определяется скорее её способностью «жестить» и идти до конца при сдерживании цен, нежели готовностью к компромиссам.
Во всяком случае, до тех пор, пока главные недовольные центрабанковской ДКП если не географически , то ментально находятся в пределах Садового кольца, и их ропот можно унимать субсидиями, льготными кредитами и т.п.

Замкнутость и порочность круга «бюджет–расходы–ставка–бюджет» не настолько проблематична и критична (опять же –пока?).
Чего нельзя сказать о риске «инфляционной политизации».
Особенно, если (когда) те, кого называют «новыми богатыми», обнаружат, как быстро «съедаются» их доходы, часто кровно-заработанные в буквальном смысле.

Вообще говоря, «инфляционной заглушкой» могли бы стать маркетплейсы.
Но для этого надо купировать «управляемые» кризисы, с ними связанные.
А тогда существенно усложняется решение не менее большой, но неэкономической, задачи, ради которой затевались эти многоходовки

Бей по Чубайсу – целься в Миллера и Ковальчуков.

Вячеслав Володин вряд ли не знает, кто стал главным бенефициаром критикуемой им реформы электроэнергетики.
При этом «античубайсовский» выпад спикера Госдумы любопытным образом совпал с антисобяниским демаршем ковальчуковского «Яндекса».
Агрегатор приурочил повышение тарифов такси к очередному расширению (уже за МКАД) зоны платных парковок. Что лишь укрепляет уверенность москвичей в абсолютной репрессивности кампании по минимизации использования личного автотранспорта.

А ведь для мэрии «монетизация асфальта» из приятной «побочки», обусловленой борьбой с пробками сегодня превращается в важный источник пополнения городского бюджета.
Особенно, в свете появления дополнительных «квазиполитических» трат в виде взноса ₽170 млрд в ВСМ «Москва – Санкт-Петербург».

Пока Собянин получает «транспортные» удары от питерских, Володин атакует их с «энергетического» фланга.
Не наблюдаем ли мы своеобразную инверсию ситуации 1999-го, когда обострение давнего конфликта двух столиц в значительной степени обусловило формат первого постсоветского «транзита»?
Тем более, что Юрий Лужков, в чьей команде тогда был Володин, тоже неоднократно объявлял войну Чубайсу. А тот, в своё время, поспособствовал переезду в Москву многих весьма влиятельных питерцев.

Институционализм выходит в «премиальный сегмент».

Банк Швеции присудил премию им. Альфреда Нобеля (в просторечии – «нобелевку по экономике») Дарону Аджемоглу, Саймону Джонсону и Джеймсу Робинсону, исследовавшим влияние институтов на социально-экономическое развитие.
А лауреатами литературной премии им. Александра Пятигорского в этом году стали Андрей Игнатьев и Симон Кордонский. Первый предложил новые интерпретации механизмов общественных изменений через призму взаимодействия личности и власти. Второй известен введением в российский общественно-политический лексикон таких терминов, как «административные рынки», «поместная федерация», «гаражная экономика», «современное отходничество», «промысловая жизнь».

При этом между нобелиатами и «пятигорцами» существенная разница. И это вовсе не размер премии.
Аджемоглу, Джонсон и Робинсон – главным образом, про то, как должно быть.
Игнатьев и Кордонский – про то, как есть.

Это никоим образом не подразумевает, что одни – идеалисты, а другие – конформисты.
Это скорее про запрос элит, который, пусть и опосредованно, но ретранслируется при выборе лауреатов подобных премий.

Западные элиты, по-прежнему озадаченные вопросами переустройством мира, прежде всего – незападной его части, нуждается в «руководстве к действию».
Российские, видимо, всё ещё, как когда-то Юрий Андропов, хотят понять общество, «в котором живут и трудятся».

Когда-то Симон Кордонский увязал стоимость финансовых ресурсов в стране не с ключевой ставкой, а с «нормой отката». И тем самым «дисконтировал» значение профильного функционала ведомства Эльвиры Набиуллиной в пользу силовиков.
Реплика первого зампреда ЦБ Ольги Скоробогатовой о повышении удельного веса «небанковских» банков показывает, что Неглинной видят сходную угрозу с другого (вроде бы) фланга.

Точнее -- будем считать, что там, действительно, адекватно оценивают масштаб бедствия, и за «деревьями» в виде активности банков, принадлежащих маркетплейсам и агрегаторам, вполне усматривают «лес» -- готовность и способность цифровых платформ (вовсе не финансовых) монетизировать накопленные массивы данных посредством практически безрискового кредитования своих контрагентов
Данные (о покупателях, их запросах и предпочтениях) играют сегодня ту же роль, какую раньше играли бюджетные счета или счета сырьевых экспортеров –сравнительно недорогого ресурса, позволяющего повысить маржинальность банковских операций.
Но при этом сбор и использование данных никоим образом не регламентируются финансовым регулятором. Они находятся «за пределами» ДКП, при этом внося весьма существенный вклад в увеличение денежной массы, а значит, и в инфляцию. Поэтому, кстати, Джек Ма в своё время уподобил Базельские соглашения «дому престарелых», сетуя на невозможность «использовать вчерашние методы для регулирования будущего».

Тогда получается, что и в конфликте вокруг Wildberries камень преткновения – не маркетплейс как таковой, его выручка или склады. Главное – клиентская база, весь массив разноплановой информации, касающийся более чем сотни миллионов пользователей.
Обладание такими сведениями и их монетизация позволяет перехватить контроль над финансовой системой.
Что, конечно, не может не вызывать сопротивления со стороны её нынешних неформальных «контролеров».

Политический ислам из союзника Эрдогана очень скоро может стать его противником.

Дело вовсе не в радикальной смене внешнеполитического курса или тем более риторики турецкого лидера.
Намного сильнее общей ненависти к Израилю оказывается необходимость затыкать бюджетные «дыры».
И отсюда – намерение Минфина Турции побороть теневую экономику, в частности предав огласке списки налоговых уклонистов.

Нынешний глава финансового ведомства Мехмет Шимшек известен своим давним стремлением разрушить турецкий «гаражный Карфаген», благо доля последнего в турецком ВВП весьма высока.
Но знаменитому антиэрдогановскому путчу, случившемуся летом 2016 года, предшествовало существенное урезание полномочий Шимшека.

Нельзя, конечно, сказать, что «улица», вмешательство которой тогда помогло Эрдогану победить путчистов, состояла сплошь из «теневиков» и исламистов. Равно как и утверждать, что их «множества», выражаясь математическим языком, полностью совпадают.
Тем не менее, военные, пытавшиеся сместить Эрдогана, представляли и для тех, и для других не только сугубо идеологическую, но и социально-экономическую угрозу.
Хотя бы потому, что армия – институт, чье усиление невозможно без абсолютизации роли государства. Или точнее – при сохранении лакун, неподвластных государственному контролю.
Как для «теневиков», так и для адептов политического ислама, в пределе не признающих власть национальных правительств, это обнуляет «условия существования».

И наоборот -- само наличие в политэкономической системе «серых зон» дает возможность исламистам сохранять автономность и дееспособность.
Наглядное тому подтверждение – роль ХАМАСа в фактически деинституционализированном секторе Газа.

В этом смысле, продолжая борьбу с теневой экономикой, Эрдоган неизбежно окажется перед развилкой – либо этатизм, либо политический ислам.
И вовсе не очевидно, что однозначный выбор какого-либо из этих путей гарантирует его от сохранения власти.

Конфликт Кадырова с Керимовым во многом аналогичен конфликту Пригожина с Шойгу.

Здесь тоже речь идет о столкновении двух игроков, чья важность для Системы сопоставима, в отличие от степени системности.
Это делает невозможным разрешение спора без вмешательства «первого лица».
И в то же время -- из-за равновесности и равноценности конфликтующих – существенно затрудняет/замедляет процесс урегулирования, повышая риск выхода более несистемного за рамки лояльного поля.
Точнее, сам факт возникновения такого противостояния – в известном смысле тест на готовность игры по правилам (скорее неписанным) «до упора».
Но на том хорошие новости для власти заканчиваются.

Чем ярче, громче и масштабнее «заплыв за буйки» и «вынос сора» -- тем больше дисконтирование административного ресурса в пользу финансового, силового, медийного и «квази-электорального» (= явная или неявная поддержка со стороны различных слоев населения, причем необязательно в пределах отдельных этнических общин или социальных групп).
Таким образом «ресурсный стандарт» заменяется системой плавающих ресурсных обменных курсов.
Что несомненно –один из симптомов кризиса ресурсной политэкономической модели.
Как, кстати, и сам пригожинский мятеж.

Получается, что «собственность-ориетированный» подход и корпоративно-конфликтный язык из 90ых помешали Wildberries стать настоящим «техноэкономическим» флагманом.
Но само развитие конфликта должно (хотя бы из инстинкта самосохранения)усиливать внутриэлитный запрос на «техноэкономический» же реинжиниринг институтов.

Агамбен нанес государству Израиль едва ли не более серьезный ущерб, чем иранские ракеты. Даром, что колонка итальянского философа в оригинале вышла накануне атаки КСИР.

Утверждать, что «сионизм предал саму суть иудаизма» -- значит, не просто поколебать позиции израильских правых во главе с нынешним премьером Нетаньяху, опирающимися, в том числе, на поддержку со стороны религиозных евреев.
Идея создания еврейского национального дома именно в Палестине изначально основывалась на апелляции к Б-гу, к Его решению обещать эту землю Своему народу.
Именно поэтому предложенный британцами и одобренный Теодором Герцлем «угандийский план» был отвергнут другими сионистскими лидерами, главным образом, кстати, выходцами из Российской империи.
По той же причине первые сионисты, несмотря на свои светскость и даже «левизну», пытались добиться консенсуса с влиятельными раввинскими объединениями и религиозными течениями. Ведь наличие «вшитых» противоречий между иудаизмом и сионизмом – не новость и не открытие Агамбена.
И в этом смысле безусловной победой израильских правых стало получение бессрочного кредита доверия от ХАБАДа – крупнейшего хасидского движения с сильным мессианским импульсом и тоже возникшего в Российской империи.

Но у агамбеновских риторических «ракет» есть и другие поражающие элементы. Точнее – «радиоактивные».
Поскольку какие-то моменты, которые мыслитель не проговаривает, легко становятся результатом логической «цепной реакции», спровоцированной сказанным.

Прежде всего – «государство Израиль отождествило себя с самыми крайними и безжалостными формами современного национального государства».
Это предполагает не только вывод (тоже сравнительно не новый), что палестинцы – новые евреи. Ведь эта «единственный народ, который отверг государственную форму существования».
Двухгосударственное решение арабо-израильского конфликта в таком случае тоже оказывается нерелевантным. Граждане палестинско-арабского государства утратят свой шарм для Агамбена так же, как и современные израильтяне.
Чего, видимо, нельзя сказать об адептах политического ислама, в пределе отрицающего любое национальное государство.

Сегодня инициативу по общемусульманскому надгосударственному объединению пытается перехватить у суннитских радикалов-халифатистов Иран.
Яркое тому подтверждение фраза Хаменеи о том, что «мусульманские правительства должны быть солидарны друг с другом».

Агамбеновский друг и наставник Якуб Таубес в своё время с большим интересом наблюдал за иранской революцией, не без оснований усматривая в интенциях её идеологов (вроде Али Шариати) исламские вариации «теологии освобождения» и аномичного мессианизма, приверженцем которых сам являлся.
Поэтому апологетику «режима аятолл», пусть неявно, но прослеживаемую в последнем высказывании Агамбена, можно было бы считать вполне соответствующей его интенциям.

Однако здесь мы упираемся в ту самую специфику иранского постреволюционного (и подсанкционного) госстроительства, о которой говорили в предыдущем посте.
Критики сионизма «слева» нередко называют его «проектом Ротшильдов».
Но «Ось Сопротивления» так же резонно назвать «проектом КСИР». Причем, во всех смыслах этого слова, включая сугубо бизнесовый.

Иными словами, по отношению к главным противникам Израиля можно применить тот же полемический прием, который Агамбен применяет по отношению к самому еврейскому государству.
ХАМАС, «Хезболла», «Ансарулла», будучи элементами иранской геополитики и геоэкономики, пытаются переформатировать под потребности своего патрона настоящее в ущерб «светлому будущему», идея которого некогда обусловила появление и этих организаций, и самой Исламской республики.

С этой точки зрения события последнего года можно считать концом политического ислама по причинам, вполне рифмующимися с теми, которые позволяют Агамбену говорить о конце иудаизма.

Стремление Тегерана уничтожить еврейское государство – ключевой аргумент израильских политиков и дипломатов при объяснении экзистенциальности иранской угрозы.

Строго говоря, нигде в основополагающих документах Исламской республики не сказано о том, что Израиль не должен существовать.
Но аятолла Хомейни именно с сионистским проектом связывал «все наши беды», а также считал признание Израиля «катастрофой для мусульман и подрывом деятельности исламских правительств».
Отсюда, по мнению лидера шиитской революции, «единственный путь к освобождению Иерусалима — это […] вооруженный поход до полного уничтожения Израиля».

Конечно же, слова «вождя и учителя» никто в Иране не ставит и не собирается ставить под сомнение.
Другой вопрос -- как на отношение к Израилю влияет «политический люфт», образовавшийся в ходе формирования Исламской республики?
А именно сочетание шиитской версии «теологии освобождения» как идеологической основы с могущественным силовым аппаратом КСИР как управленческого каркаса.

На первый взгляд, ничего особо нового и парадоксального здесь нет.
Достаточно вспомнить, как скоро после большевистского переворота в России появились ЧК, Красная Армия – институты, доказывающие, что «революция […] чего-то стоит».
Но Владимир Ленин и его последователи никогда не «баловались демократий», достаточно быстро перейдя от диктатуры пролетариата к автократии. Что, помимо всего прочего, давало, например, возможность Иосифу Сталину достаточно регулярно проводить «обновление элит», включая силовые.

«Режим аятолл», будучи симбиозом теократии с вполне себе реальным народным представительством, затрудняет проведение масштабных «чисток». По крайней мере, единолично инициированных.
Как следствие – превращение КСИР в подобие ордена, «гвардию рахбара», чье влияние на первое лицо едва ли не сопоставимо с влиянием самого верховного лидера на этих своих главных силовиков.

Социально-религиозная революция, осуществленная шиитскими «низами» под руководством шиитского «брамина» Хомейни, привела в итоге к построению государства, де-факто контролируемого шиитскими «кшатриями».
Опять же, в самом по себе факте «кшатрианского» переформатирования исламского проекта нет ничего удивительного. Это скорее закономерно.
Иранский парадокс в другом –новая «военная аристократия» исламской республики может оставаться таковой лишь до тех пор, пока сохраняется конфронтация с Западом и жесткий санкционный режим, необходимость поисков обхода которого наделила КСИР дополнительными экономическими полномочиями, и как следствия – обеспечила дополнительные финансовые бенефиты.

А в таком случае все те беды, в которых, по мнению Хомейни, виноват Израиль, -- залог сохранения режима наибольшего благоприятствования КСИР.
Не будет врагов и санкций – потребность в жестком силовом каркасе для Ирана отпадает.
Поэтому именно КСИРовцы, в отличие от иранского президента Масуда Пезешкиана, настаивали на эскалационном, «ракетном», ответе Израилю.
Но по той же причине полное уничтожение еврейского государства вряд ли входит в реальные планы нынешних иранских «ястребов».

В отличие от вождя иранской исламской революции, ее «стражи» -- не «эсхатологи» и «теологи освобождения», но прагматики обогащения.

Не только канун еврейского Нового года или приближение годовщины «Черного шаббата» обусловили тайминг иранского удара по Израилю.
1 октября исполнилось 75 лет провозглашения КНР.

Пекин – не просто один из главных торговых партнеров подсанкционного Тегерана.
В известной степени Исламская республика обязана Китаю своим появлением.
Точнее – стремлению американских элит во главе с Рокфеллерами изменить глобальный геоэкономический расклад, превратив Китай в «мировую фабрику».

Вряд ли случайно свержение шиитскими радикалами иранского шаха в начале 1979 года практически совпало по времени с установлением американо-китайских дипотношений и визитом в США Дэн Сяопина.
Падению шахского режима в Иране в немалой степени способствовало сближение Вашингтона с Саудовской Аравией.
Но диверсификация «нефтяных ставок» на Ближнем Востоке (подготовленная «челночной дипломатией» Киссинджера) была скорее тактическим ходом.
В долгосрочной перспективе расчет делался на минимизацию Западом собственных энергозатрат (по крайней мере, промышленных) с переносом их на открывающиеся китайские производства.
С этой точки зрения США/Рокфеллерам было не так важно, останется ли у власти дружественный, прозападный иранский шах или его сменит кто-то более радикальный и антизападный. Лояльность главных «нефтяных житниц» становилась уже и китайской заботой.

Деглобализация предполагает принципиально иной подход.
А поскольку именно Китай остается наиболее последовательным и едва ли не единственным сторонником глобалистского проекта, реактивные (не в ракетном смысле) действия Ирана – скорее проблема для Поднебесной, нежели подарок к государственному празднику.
Особенно, если эскалация с Израилем продолжится и ее внутриполитические и социально-экономические издержки станут запредельными для режима аятолл.

«Запирайте гаражи».
Грабить их никто не собирается (пока).
Но вот ценность их как неформальных «производственных площадок» стремительно дисконтируется.

Правительство, стремясь увеличить доходы «военного бюджета», заготовило, как минимум, два весьма болезненных удара по «гаражной экономике».

Один -- с подачи дружественной кабмину «Деловой России» инициируется лишение МСП льгот при уплате страховых взносов.
Декларируемая цель – «обеление» зарплат, поскольку в случае реализации предложений Алексея Репика его менее крупные коллеги по предпринимательскому цеху смогут сэкономить на отчислениях в Соцфонд лишь при зарплатах больше двух МРОТ, а не одного, как сейчас.
Реальная задача – оптимизировать бюджет Соцфонда на случай сокращения (так же обсуждаемого) трансфертов из федеральной казны.

Второй – Госдума в первом чтении принимает правительственный законопроект, обязывающий граждан регистрировать постройки на своих земельных участках.
Декларируемая цель – наведение порядка в дачно-коттеджной собственности
Реальная задача – увеличить налогооблагаемую базу по недвижимому имуществу, а также выявить «свечные заводики» и иные кустарные производства, заботливо припрятанные предприимчивыми садоводами.

В терминах недавних, соответственно, 60-летнего и 70-летнего юбиляров у «глубинного народа» опять задевают «основы выживания».
Понятно, что это – далеко не первая попытка избавить экономику от «серых зон» или хотя бы сократить их размеры. На благо казне и на радость управленцам-пуристам.
Но бесконечно ли число таких попыток и как каждая из них отражается на прочности существующей политэкономической системы?
Особенно, в условиях, когда шансы попасть в «новые крепостные» едва ли не выше шансов стать «новой элитой».

Пока Татьяна Бакальчук вновь становится Татьяной Ким, бизнес активизирует использование факторинга для обхода санкций при международных расчетах.

С учетом стандартной комиссии платежного агента в 4-6% логично ожидать, что для конечного потребителя в России товар подорожает, в лучшем случае, на столько же.
Использование платформ – «горизонтально интегрированных финансово-торговых компаний» -- позволило бы решить проблему с расчетами с меньшими транзакционными издержками. А следовательно – и с меньшими посредническими комиссионными (либо вообще без таковых).
Но вместо перехода к новому «техноэкономическому» языку потенциальные основные акторы своё желание перемен «локализуют» возвращением прежних имён.