Разговор с Богом по Тилифону.
Севодня мне приснилса сон про то, как по телифону звонил Господь Бог.
Сижу я дома в кухне, листаю журнал Esquire, курю, пью кофэ. Звонит телифон. Нажымаю кнопку:
- Да.
- Хайль Гитлер, - говорит смутно знакомый голос.
- Хайль, - отвечаю, - а вы кто?
- Вот дожыли. Звоню, можно сказать, своему чаду, а оно не узнаёт. ****ёшься.
- Мама?!
- Бля… Я Господь твой, фамилие – Бог. Узнал типерь, припадочный?
- Типерь узнал. А што вы так со мной разговариваете? В некотором роде… эээ… ниформально?
-А ты че так со мной разговариваешь, как будто у тибя швабра в жопе? С Богом надо на «ты», тебе че, не объясняли?
- Объясняли, - говорю, приходя в сибя. – Но вы же в курсе, что я из Питера, а у нас не принято на «ты». Это москвичи фсе на «ты». Я даже почти привык уже. Сперва был нервный, хотелось дать в тыкву низнакомому челавеку, который сразу на «ты», а потом лезет целовацца. Я вообще целовацца не люблю, но смиряю сибя, Господи, и перецеловал за это время столько харь, что и Иуде не снилось. Батюшки! Господи, неужели вы тоже из Москвы?
- Смишно, - несмешным голосом сказал Бог, - За базаром следи.
- Простите. Как сын, кстате, пожывает?
- Ты за нево не волнуйся, ты за сибя волнуйся, понял?
Понял, волнуюсь.
- Ну ладно, - Бог чуть расслабилса, слышно было, как он закуривает сигарету. – Чё, как в целом вопще?
- В смысле? Ничево низнаю, не мучу, маз нет, Господи, хоть убей.
- Я не «че-как» говорю, а спрашываю, как жызнь твоя сраная.
- А! В этом смысле… Ну… жывее фсех жывых. Хотя, конешно, хожу во тьме и грешу ежедневно, но по мелочи - спохватившысь, отчиталсо я.
- Да вижу, хуле ты там хлопочешь, - Бог снова затянулся. Мне вдруг тоже мучительно захотелось курить. Схватив сигарету, я стал обшаривать руками и глазами стол в поисках зажыгалки.
– В зажыгалке газ кончилса, - сказал Бог. Возьми спички вон там в верхнем ящике, где «Беломор».Спасибо.
- Из спасибы шубу не сошьёшь. Я чё звоню-то? Задрал ты миня.
- Я?!
- Кроме этого, ещо вопросы есть?
- Есть. Если можно, то тезисно так обозначьте пожалуйста, чем конкретно задрал. Обещаю исправить.Ты уже двадцать тысяч лет обещаеш исправить. Но у тибя, говнюка, есть свобода выбора, и ты ее используешь так, что вечно подыхаешь таким молодым, что и сказать-то нечево. Как помреш, вечно начинаеш канючить, што в ад тибя отправлять не за што, ты и не пожыл-то толком, а если бы пожыл, то точна попал бы в рай, и можно ты ещо билетик возьмеш, ну еще разок, пажалуста, не подготовилсо в прошлый раз, ангиной болел. А я милостив, как *** знаит што, даю ещо шанс, - и здраствуй жопа новый год: ты опять вписываешься в блудень. То в походе с Чингисханом, то с Чапаем, то с Фиделем, - прёшса фпереди всех с криком «ура! банзай, товарищи!», и лофко дохнеш за светлые идиалы, сражонный пулей, или там стрелой, или противопехотной миной – фсякое бывало, вспомнить тошно. Я уж заибалса тибе условия создавать. Как подохнеш – на весах всигда поровну: вроде ты и не полное гавно, но и хорошево маловато.
- Господи, я чёта тиряюсь. Чево вы от миня хотите?
Тово! Тово, мать твою! Не будет больше переэкзаменовок! Не-бу-дет! Я хочу, штобы ты дожыл, сцуко, до старости, познал немощь и болезни, смирил сибя, достиг хоть каких-нибудь высот духа, хоть на тройбан, и пришол ко мне сам, слышышь – сам! Штобы ты наконец закончил свои дела на земле и сдал экзамен.
- А если не сдам?
- Пойдеш нахуй в ад. И тибя там будет вечно кумарить.
- Ё-моё! Как это? Я не вдупляю две вещи: как так – дожыть до старости?! Я – старый?! Больной, немощный, ссущий под сибя, никрасивый, в конце концоф?! И при этом без гарантии, што миня после этово не будет ещо кумарить вечно? Господи, ну ты выдал кренделя! За што?!
- Все так живут! Все!
- Но я же не все!
