КШ: Я хорошо знаю музыку Милко Лазара. Она театральна, неожиданна и мощна. Поэтому я, конечно, рад, что вы снова работаете с ним и оркестром Немецкой оперы в Берлине. Как выглядит ваш рабочий процесс?
ЭК: Мы работаем вместе с 2008 года, то есть уже 16 лет. Сначала мы использовали один-два инструмента. Наши миры были минималистичны, и нам казалось, что этого достаточно. Это изменилось с «Фаустом». Я знал симфонические произведения Милко, которые были созданы для концертов и больших оркестров. Иногда я предлагаю тему или мотив, а он приносит образцы, каждый на минуту, после чего мы обсуждаем. Милко развивает их дальше, и мы снова обсуждаем. Позже мы даем им названия и определяем их место в балете. Когда я представляю сцену, я также слышу мелодию или ритм для этого момента.
КШ: Я помню, как он приезжал в Цюрих и работал в студии, играя на пианино или свои записи. Это действительно сотрудничество в процессе создания. А какой мир вы создаете костюмами и сценографией? Постановка будет ближе к нашему времени или это смесь разных эпох?
ЭК: Мы стараемся не ограничивать себя конкретным временем и не иллюстрировать историю слишком буквально. Поэтому, вероятно, она ближе к нашему времени.
КШ: Вы один из тех хореографов, которые не боятся масштабных постановок. Это для вас вызов, и как это влияет на ваше творчество?
ЭК: Когда я пришел сюда сегодня, испытал приятное чувство. Я почувствовал себя новичком. Это пробуждает амбиции, когда работаешь в новом месте. Если это место так сильно впечатлило меня, я хочу сделать что-то, чтобы впечатлить его тоже.
КШ: Как вы попали в танец?
ЭК: Это связано с историей Берлина, которая в некотором роде была и нашей историей в Румынии. Когда я поступил в балетную школу в восьмидесятые, это было не мое желание, а желание моего отца, который был влюблен в искусство…
КШ: Ваш отец отправил вас в балетную школу? Впервые об этом слышу! Обычно родители, особенно отцы, скорее выступают против.
ЭК: Он был необычным и, возможно, слишком свободолюбивым для коммунистических властей нашего маленького городка. Он хотел стать музыкантом, играл в рок-группе и в любительской театральной труппе, как один из ремесленников в «Сне в летнюю ночь», только он исполнял не роль Пирама, а Жоржа Дандена из одноименной пьесы Мольера. Помню, как я плакал, когда его били в этой роли. Так я вырос в свободолюбивой семье. Мой отец хотел, чтобы я во что бы то ни стало стал артистом. Когда мне было десять лет, он спросил: «Хочешь пойти в балетную школу в Клуж-Напоке?» Мне понравилась идея переехать в большой город. Я сдал экзамен, и через две недели уже начал обучение в балетной школе, несмотря на суровые условия эпохи Чаушеску. Я чуть не вылетел, потому что поначалу всё казалось мне странным. Через три месяца я начал относиться к этому более серьезно. Потом я узнал о танцовщиках, которым удалось сбежать из системы: знаменитых артистах, которые оказались в США, в Германии, во Франции, в общем, на Западе. Это и стало моей мотивацией. В возрасте одиннадцати лет я уже знал, что хочу закончить балетную школу, чтобы уехать из страны. Вот почему я упомянул Берлин ранее, ведь Запад был для нас абсолютно сюрреалистическим. Это был своего рода сказочный мир с кока-колой и джинсами. Это было стремление буквально обрести свободу.
КШ: В каком настроении вы хотите, чтобы зрители уходили после вашего «Сна в летнюю ночь»?
ЭК: Я хочу, чтобы они влюбились в этот спектакль.
