Objection, your honor!

#неадвокатское

Первые новогодние дни посвящаю исключительно книгам, обильному тёплому питью и сну.

После книжек, вынуждающих пять раз за страницу обращаться сначала к Википедии, а потом и к внешним ссылкам из неё, захотелось чего-то, ну, полегче.

Полегче оказался «Охотник» Таны Френч (да, я обещала к ней не возвращаться, но кто без греха?).

И вот средь согласного гуденья ирландских насекомых, про которое очень хорошо читается с температурой, я встретила совершенно незнакомое словосочетание: «пакетик-струна».

Только через некоторое время (но всё-таки без обращения к Википедии) я поняла, что этот пакетик – это то, что я и мои коллеги знаем как прозрачный полимерный пакет с комплементарной застёжкой, а все нормальные люди – как зиплок.

Пришлось идти в личку к неюристам (или, на худой конец, не криминалистам) с весьма неожиданным для 2 января вопросом, что это за пакетик и как его назвать.

Комплементарную застёжку, к счастью, не упомянул никто. Были зиплок, застегивающийся пакетик, один раз даже гриппер. Струна же никак не фигурировала, даже когда я начинала спрашивать про варианты – мол, а если не в разговорной речи, а в тексте?

Поэтому теперь вопрос к вам: а вы как этот пакетик называете? Если отвечаете про комплементарную застёжку, пишите и профессию в комментарии.

В связи с внезапной предновогодней простудой и температурой сил моих 31 декабря хватило только на то, чтобы вставить батарейки в гирлянду, включить аудиокнигу и нырнуть в ванну.

На итоги года сил не то что бы не хватило – скорее, этого просто не было в планах.

Но если вы это читаете, значит, итог года такой: вы живы и на свободе. Многие из вас, как мне думается, и другим помогли добиться этого впечатляющего по нынешним временам результата. Значит, мы молодцы и можем продолжать в том же духе и в 2025 году.

С наступающим. Nolite te bastardes carborundorum*.

(*но книгу я слушаю не эту)

Когда-то давно, в далёкой галактике, я писала кандидатскую диссертацию.

Тема звучала красиво: «Обвинение и его изменение в суде первой инстанции». Я была юна и вдохновлена постановлением Конституционного суда по жалобе Гадаева, имела к нему (к суду, а не к Гадаеву) много вопросов, и, несомненно, ещё больше ответов.

Как меня угораздило сформулировать тему именно так (а уполномоченных лиц – утвердить эту формулировку), я не знаю.

Но в процессе работы выяснилось, что конструкция «обвинение + икс обвинения» обязывает меня написать сначала абсолютно всё про обвинение. Ну вот вообще всё: и сравнительного правоведения хлебнуть, и моделей уголовного процесса, и процессуальных функций, и ещё множество всего, о чем нормальным людям знать не положено. То есть чуть ли не докторскую написать, потому что обвинение – как ни крути, фундамент уголовного процесса.

А потом, после фундамента, уже можно было браться за "и его изменение в суде первой инстанции". И там уже пройтись по конкретным процессуальным штукам, вроде фактов и их юридической квалификации, баланса прав обвиняемых и потерпевших, возвращения уголовного дела прокурору, пределов судебного разбирательства и проч., и проч.

То есть в итоге должна была выйти одна целая диссертация и одно диссертачье крылышко. Было очень тяжело и очень интересно.

А потом, через два года, внезапно оказалось, что адвокатура интереснее аспирантуры. Поэтому наработки к диссертации так и лежат где-то в архивах вместе со справкой о сданных кандидатских экзаменах.

И вспоминаю я свой многострадальный ненаписанный диссер редко. Вот сейчас, например, когда читаю новый пленум Верховного Суда о возвращении дела прокурору. И положения, которые я когда-то думала выносить на защиту, горят в моей голове ярким синим пламенем.

Почитать про этот пленум можно у настоящих кандидатов и докторов юридических наук: Александра Брестера, Геннадия Есакова и Максима Никонова.

А я вам принесла теплую и ламповую (в прямом смысле) фотографию из своих аспирантских времён.

Удивительно, но факт: нынешний декабрь почему-то освещается только гирляндами, а не горящими сроками. Судьи как будто все разом выдохнули, помедитировали и решили уже не торопиться. Зачем пытаться срочно дослушать все дела до конца года, если можно сразу отложить заседания на январь?

Вообще для судов декабрь – это такой отдельный круг ада, где нужно впихивать что-то очень большое (дела) во что-то очень маленькое (промежуток времени). И если не впихнешь, тут тебе и котел с кипящей смолой, и черти, и многое такое, что Данте и не снилось.

И адвоката, в свою очередь, разрывают на части все судьи, которые стараются до конца года успеть вынести все возможные приговоры и другие решения.

Иногда это плюс – если, например, примирение или судебный штраф в октябре-ноябре не клеились, то в декабре шансов кратно больше. С другой стороны, если хочется, чтобы судья всё-таки внимательно подумал над решением, то стратегически совершенно необходимо «протягивать» дело на следующий год. В декабре шансы на «подумать» ничтожно малы.

А в этом году – тишина и благодать.

Даже по делам, которые можно было бы ускорить и успеть с приговором до нового года, разные судьи в разных судах разных уровней вдруг взяли и отложили всё на январь. Причем не сейчас отложили, а ещё эдак в середине ноября.

Дошло до того, что последнее судебное заседание в этом году у меня планируется не в мандаринах и оливье, а вполне себе за полторы недели до праздников.

В связи с чем вопрос: всё это непривычно и очень приятно, но что случилось? Как-то изменились отчётные показатели судов, и остаток дел на конец года больше не страшен? Или введен какой-то новый отчётный коэффициент по work/life balance?

Надеюсь, сотрудники судов расскажут как-нибудь кулуарно, что там у них случилось.

Ну а чтобы не сильно пошатнуть традиционные декабрьские ценности, скажу: в следствии всё по-прежнему. Последние дела прокурору планируют направлять буквально под ёлку, очередь в СИЗО забита плотно, помощники следователей заняты экстренным сканированием дел в обмен на быстрое ознакомление.

Что-то стабильное в этом мире всё-таки есть.

Нет чая вкуснее, чем тот, который пьёшь, отправив жалобу в суд за 30 минут до истечения срока.

Сидя на кухне в пижаме-тюлене, закусывая чай шоколадкой из новогоднего набора. И с мурчащим котом на коленях.

Это ощущение хочется закатывать в банки и хранить на будущее, чтобы потом употреблять по одной чайной ложке в дни, когда приходится быть в пяти местах и десяти очередях одновременно.

Красота.

Здравствуйте, мне чисто пожаловаться.

Слушала я тут вчера перед сном прекрасный (нет, давайте капсом – ПРЕКРАСНЫЙ) подкаст «Закладка».

«Закладка» – это не то, что подумали коллеги-криминалисты, а беседы о литературе в исполнении Екатерины Шульман и Галины Юзефович. А тут ещё и выпуск про Тэффи – просто счастье какое-то.

И вот, значит, доходит разговор до того момента, что Тэффи – дочь присяжного поверенного Александра Лохвицкого, и юмореска «Модный адвокат» написана вполне себе со знанием дела (кто из коллег её читал, тот в этом, в принципе, и не сомневается).

Так вот, в один момент в ряду известных адвокатов тех времён Галина Юзефович совершенно спокойно и буднично упоминает Анатолия нашего Федоровича Кони, который адвокатом ни дня в своей жизни не был. А был как раз-таки прокурором, а потом судьёй – из таких, каких нам сейчас сильно не хватает.

А Екатерина Шульман, значит, сидит и кивает с понимающим видом.

В общем, не знаю, сколько у меня рукопожатий до Галины Леонидовны и Екатерины Михайловны, но если кто вдруг может, шепните им, пожалуйста, о пользе фактчекинга. В том числе чекинга фактов, которые кажутся общеизвестными.

А из литературных рекомендаций, о которых меня никто не просил, могу посоветовать как раз Анатолия Федоровича Кони – не читанные до дыр всеми (оказывается, не всеми) «Воспоминания о деле Засулич», а книгу 1923 года – «Суд – наука – искусство». Когда ещё доведётся посмотреть на уголовный процесс изнутри головы председательстаующего судьи?

Думаю, настолько откровенные (в процессуальном смысле) воспоминания кого-то из ныне действующих судей будут написаны и изданы нескоро. Так что пока читаем Кони.

Есть одна вещь, которую никак не объяснишь логически, только чутьём – это понимание, выдержит человек СИЗО или нет.

Иногда оно бывает совершенно абсурдным.

Например, на полу следственного кабинета ИВС сидит взрослый мужчина в слезах и кричит. Не на тебя, а вообще в пространство. На всё и всех разом.

Где-то между приливами паники он умудряется извиняться за то, что с ним происходит. Конечно, адвокат же малознакомый человек, да ещё и женщина впридачу – плакать при ней уж точно не предполагалось, так что остаётся извиняться.

Но ты смотришь на это всё и понимаешь: он не пропадёт. Да, в СИЗО ему будет сложно. Очень. Но полчаса назад он не лебезил перед следователем, не умолял ни о чем, документы читал внимательно, держался спокойно и относительно уверенно. Хотя уже понимал, что будет впереди. А то, что теперь при мне он может выдохнуть, покричать и пожалеть себя – это правильно и необходимо. Ещё через полчаса всё пройдёт, и на угрозы и уловки следствия он не попадётся. Эта стойкость может оказаться залогом успеха.

А бывает наоборот. Крутой пацан, жизнью побит и потёрт, куча сидевших знакомых и родственников, две судимости (без лишения свободы, но всё-таки). В наручниках, а шутит. Но ты слушаешь его шутки и думаешь – нет, у него не получится. Когда поймёт, что СИЗО – не игра и не квест, сломается. Первые недели или месяцы будет интересно, потом нормально, а потом невыносимо, хоть в окно выходи. И тогда мой подзащитный пойдёт на любую, даже самую кабальную сделку с кем угодно, лишь бы выйти на свободу. И очень велика вероятность, что не выйдет. Сколько таких сделок мы видели и увидим ещё – не счесть.

Между этими вариантами есть и куча промежуточных. В логичную объяснимую таблицу они не укладываются.

Так вот, Дмитрий Талантов. Для нас – ДН. Коллега и бывший президент адвокатской палаты Удмуртии.

Когда он вошёл в следственный кабинет, измотанный двумя с лишним годами в СИЗО, ожиданием приговора, подвальным холодом изолятора, чутьё меня тоже не обмануло. Не сдастся и выдержит, решила я про себя.

Да, такое ломает многих – переход из высокопоставленных руководителей в заключённые. Из вольной профессии в одинаковые дни в четырех стенах и ПВР. После этого люди часто решают, что уже потеряли всё, и следом теряют желание жить. Но здесь не тот случай.

Пока я сканировала Дмитрия Николаевича взглядом, он достал из рюкзака свежезаваренный горячий кофе и упаковку орехов. Он по-прежнему адвокат, он из нашей стаи и знает, что без кофеина процессуальные документы совершенно не получаются. А работы впереди было много.

Сегодня ДН получил 7 лет за "фейки об армии" и "возбуждение ненависти к участникам СВО". Уверена, что он выслушал приговор с гордо поднятой головой, и дальше будет вести себя так же.

Ну а нам тут, на свободе, тогда тем более ни головы, ни рук опускать нельзя. Работы впереди всё ещё много.

Получил по одной жалобе КС ответ Секретариата с таким заголовком.

Интересно, насколько корректно тогда писать: Иванов Иван Иванович, озаглавленный на сайте КС как судья Конституционного Суда, в своей статье...

Классический ход следователей и прокуратуры – переименование процессуальных документов в «обращения» – переняли и в Конституционном суде.

Следователи ещё иногда думают, что их «ответ» (который по сути – постановление) нельзя обжаловать. Что, конечно, не так.

А я на следующей неделе планирую получить по одному делу сборник фантастических историй, озаглавленный как «приговор».

Вчера ночью я прилетела из Ижевска, слегка поспала и поехала в СИЗО.

И поскольку поспать ещё пять минуточек – штука куда более ценная, нежели тщательные сборы сумки, вещи я решила особо не перебирать.

Поменяла одни бумаги на другие, выкинула из сумки одежду с косметичкой, и поехала. Забыв, конечно, что дополнительный вес ручной клади придает утюжок для волос.

И вот уже у окошка КПП, когда назад дороги нет, я обнаружила у себя этот экзотический для СИЗО прибор.

– Вот это, – спрашиваю я у часового с невозмутимым видом, – мне вам оставить или с собой можно взять?

– Мне не нужно, – смеётся короткостриженый и вроде бы не кудрявый часовой, – проходите так.

Следующей была сотрудница на досмотре. Она посмотрела на меня странно, но как только выяснилось, что утюжок – прибор совершенно не электронный, интерес ко мне потеряла.

Так сегодня впервые в жизни я зашла в следственный кабинет с прибором, нагревающимся до 220 градусов Цельсия. И ничего мне за это не было.

Выпрямляю линию защиты. Недорого.

Когда планируешь какой-нибудь курс для коллег, оказываешься между Сциллой и Харибдой.

Сцилла говорит: Настя, да ты уже достала с этими курсами, ты умеешь вообще про что-нибудь другое разговаривать?

Харибда не соглашается: Настя, – спрашивает она, – а почему ты про курс не сказала? Мы бы со Сциллой записались. А теперь уже поздно...

И вот сейчас в попытке угодить всем этим чудищам сделаю вот так: скажу один-единственный раз, но громко.

У нас с Максимом Никоновым (который в представлении не нуждается) снова есть курс в институте адвокатуры. Говорим, как всегда, про уголовный процесс – первая инстанция от и до, с опорой на кассационную практику.

Начинаем уже в понедельник, 28 октября. Так что сейчас, можно сказать, final call.

Подробности про курс тут.
Незатейливый промокод для своих можно спросить у меня в личке.

Ну и зачёт 30 часов повышения тревожности квалификации ещё никому не вредил.

Есть у меня одно уголовное дело. Затяжное, сложное – и с очень противоречивым обвинением.

Нет, не дело «Весны» – вернее, оно тоже, но пост не про него пока что.

Так вот, другой город, другое дело, другая «экстремистская организация».

Список свидетелей огромен, и многие из этого списка – секретные. То есть это свидетели, имени и адреса которых мы, участники процесса, знать не знаем. Эти данные хранятся в опечатанных конвертах, которые судья откроет наедине с собой только перед допросом, чтобы установить личность того, кого надо допросить.

И вот один свидетель обвинения оказывается прокурору абсолютно неинтересен. В списке значится, но на этом всё. Ни допроса в заседании, ни ходатайства об оглашении показаний. Потому что почему?

Потому что по существу это свидетель защиты. И то, что он в своих показаниях сообщает, не вполне бьётся с версией обвинения.

Поэтому защита, конечно, просит этого свидетеля вызвать и допросить. А суд говорит, мол, мы бы и рады. Но свидетель секретный – значит, суду не известны ни имя, ни адрес. Так что вызвать свидетеля не представляется возможным.

Ок, говорит защита, мы что-то такое и предполагали изначально. Хорошо, что у нас в деле есть показания этого свидетеля, которые мы хотели бы огласить. Как раз и в УПК есть такое основание для оглашения показаний – когда не удалось установить место нахождения свидетеля.

Суд говорит – нет, это вам не удалось. А обвинению это место хорошо известно. Они просто его не выдадут. Так что в оглашении отказано.

Ну так давайте, говорит защита, рассекретим уже этого свидетеля. Раз уж он обвинению не нужен настолько, что они даже против оглашения показаний, значит, вряд ли ему что-то угрожает. Так что долой секретность, открываем все карты и направляем повестки.

Нет, говорит суд. Есть другие уголовные дела, где этот свидетель ещё пригодится в секретном виде. Не можем же мы коллегам такую свинью подложить! Так что рассекречивания не будет.

Да и вообще, доверительно сообщает суд уже не в решении по ходатайству, а так, в виде комментария к пройденному: свидетель обвинения не может превращаться в свидетеля защиты. Да, даже если он в обвинительном заключении значится в обоих списках. И если прокурор от какого-то свидетеля отказался, то защитники могут только радоваться и горячо благодарить судьбу. А не пытаться тянуть свои адвокатские лапищи к чужим свидетелям.

Да, «блокировка» обвинением допроса защитой неудобных и ненужных прокуратуре свидетелей – дело известное. Но там хоть можно попытаться найти этого человека живьём и привести в суд. А с секретным свидетелем всё хуже и сложнее.

И вот я сижу в аэропорту, коротаю время до задержанного рейса в Ижевск и думаю: какими ещё путями внести в судебное следствие показания этого свидетеля? Осмотреть протокол допроса и приобщить акт осмотра? Изложить показания свидетеля полностью в показаниях подзащитного (мол, я в материалах дела читал вот такое, и это абсолютная правда)? Старым дедовским способом скопировать все показания свидетеля в ходатайство?

Поскольку отказ суда в оглашении показаний сам по себе был странным и абсурдным, принимаются столь же странные и абсурдные варианты противодействия. А может даже совершенно дикие и мозговыносящие, но абсолютно законные и процессуально красивые.

Когда я только пришла в адвокатуру (вернее, только засобралась туда), я с удивлением обнаружила, что моя фамилия совпадает с фамилией президента Федеральной палаты адвокатов.

Это доставляло мне немало весёлых минут.

Даже вот на вступительном экзамене, когда я, будучи первой на получение билетов, бодро и звонко рапортовала "Пилипенко, билет номер восемь", очередь у меня за спиной хором вздохнула, а один будущий коллега звучно протянул «ну, поняяяятно...».

Потом я много раз наблюдала среди коллег вежливое дистанцирование и явное стремление не ляпнуть лишнего в моем присутствии. Ну и ехидное «конечно, это же не простой адвокат» – правда, это никогда не в лицо, а за спиной и лучше всего в фейсбуке.

Пару лет назад в ФПА сменился президент, и я уж думала, что моя фамилия больше никого волновать не будет. Но нет: буквально недавно в СИЗО меня спросили, зачем я с такой родословной хожу по изоляторам.

А у меня адвокатская родословная не то что нулевая, а почти даже отрицательная. Так что было бы даже обидно, если бы не было смешно.

Интересно, есть ли сейчас среди российских адвокатов кто-то по фамилии, например, Плевако, и как им работается в связи с этим.

Раньше я считала, что самый пугающий свидетелей и потерпевших вопрос в суде – «ранее судимы?». Людям в этой формулировке видится чуть ли не обещание скорой судимости. Мол, не ваша заслуга, а наша недоработка.

А сегодня у меня случилось новое и весьма внезапное лингвистическое наблюдение (и даже открытие).

Для работающих в уголовном процессе словосочетание «отобрать подписку» (о разъяснении прав/ответственности, о неразглашении, о невыезде – вариантов уйма) привычно и понятно, мы никогда не воспринимаем слово «отобрать» как «забрать силой». Просто такая формулировка. Она нам знакома и нигде не зудит.

Но это нам.

Сегодня в одном процессе два человека подряд (эксперт и руководитель экспертного учреждения *) возмутились этим самым словом «отобрать». Мол, это означает какое-то сопротивление, а они-то и не против. Благо, суд разъяснил двум разгневанным женщинам, что такая формулировка не означает ничего плохого, насильственного или, не дай боже, личного. Просто мы привыкли отбирать подписки. Ну вот такие мы.

Вечером я залезла в УПК в полной уверенности, что хоть где-то это словосочетание есть. А фигушки! Даже подписка о неразглашении данных предварительного расследования, которая именно что отбирается у участников процесса, и не всегда в честном бою, по тексту УПК просто «берется». В ФЗ «Об экспертной деятельности» подписку предлагается «взять». Но по большей части законодатель старается обойтись без глагола.

Откуда тогда это «отобрать» у нас взялось, да ещё так глубоко, в рептильном юридическом мозгу?

Положим, про подписку о невыезде дело известное – её «отбирать» точно нельзя, это дело добровольное. Когда об этом говоришь следователю (особенно после того, как суд отказал ему в домашнем аресте), начинается то же самое, что у меня сегодня – перелистывание УПК.

А что с другими подписками?

Так вот, действительно, никакая подписка не «отбирается» (замечу в скобках, что в связи с этим интересно было бы встретить экспертов, которые, несмотря на настойчивые требования руководителя/следователя, не дали подписку о разъяснении прав и ответственности).

Небольшие раскопки подсказывают, что графа «подписку отобрал» активно использовалась в приложениях к УПК, утративших силу – бланках процессуальных документов. И просочилось это слово потом уже в многочисленные инструкции по делопроизводству (в том числе в судах).

И это я ещё дальше не копала. Там наверняка бездна.

Так что «отбирать подписку» – это и не жаргон, и не просторечие, а просто привычка. Юристы же чудовищные консерваторы. И мозг у нас – рептильный, глубоко впитавший в себя разные утратившие силу акты.

Это забавно.

* усердно отрицает, что является руководителем экспертного учреждения

Говорят, у учёных есть целый список нерешённых проблем физики времени. Существуют ли, например, хрононы, как их поймать, и всё такое.

Предлагаю ещё обратить внимание на особенности течения времени в Октябрьском районном суде Петербурга, потому что тут какая-то аномалия.

– Вы посидите в коридорчике пару минут, – просит меня секретарь, – я вам дело вынесу минут через пятнадцать.

Как теперь соотнести "пару минут" и "минут пятнадцать" так, чтобы вычислить, сколько мне действительно придётся провести в коридоре?

#неадвокатское

После постов про сложную процессуалистику (ну или просто после сложных постов) от меня отписываются те, кто пришел за весёлыми историями.

Нынешним же постом я отпугну тех, кто пришёл за сложной процессуалистикой, причем отпугну радикально. Потому что пост этот – про парфюм.

Итак, у меня есть давняя неразделённая любовь. Духи, которые я впервые встретила в 17 лет – и которые 17-летним девочкам в принципе не к лицу.

Потому что ничем лёгким и свежим эти духи не пахли, а пахли, как сумерки в советской песне, ямайским ромом, какими-то ядовитыми цветами и душной летней ночью. Ну то есть вы поняли – парфюм для взрослой роковой женщины между третьим и четвертым браком.

Благо, в далёком 2004 году денег на этот флакон у меня не было в принципе, и я просто иногда заходила в магазин понюхать те самые духи.

За следующие лет десять я несколько раз делала подход к диоровским полкам, что-то там себе брала, но без особого удовольствия. Те самые духи по-прежнему были мне не к лицу. Я думала, что вот попозже, ближе годам к сорока, мы всё-таки друг другу подойдём. А потом как-то и забыла.

Аромат выдержал переиздания 2012 и 2014 году, я тоже много чего выдержала.

А пару недель назад снова увидела на полке в магазине тот самый, почти не изменившийся за эти годы, флакон. И выяснилось: аромат по-прежнему прекрасен, но на мне, как и раньше, смотрится как тайком украденный у кого-то из старших родственниц.

Отсюда варианты:

1. Признать, что мы с этим парфюмом никогда не были созданы друг для друга, и прекратить попытки сближения.

2. Не слушать никого, кроме своего сердца носа: раз нравится запах, то купить и пользоваться.

3. Подождать ещё лет двадцать – мало ли что.

4. Приспособить духи для домашнего использования – для постельного белья, например (с пробником в 2004 году я так и поступала – брызгала на наволочку и засыпала в мечтах о том, кем буду, когда вырасту).

Видите, тут всё куда легче и приятнее, чем с составом суда и неосторожными изменениями в УПК из предыдущего поста. В конце концов, на дворе пока ещё воскресенье. А сложными вопросами продолжим мучаться завтра.

Неожиданные литературные ассоциации.

Читаю я сейчас «Тоннель» Яны Вагнер. Не совсем мой жанр, не самый сочный слог (хотя иногда проскакивает какая-то почти пратчеттовская ирония), зато и голову не перегружает (для этого у адвокатов есть другое чтение).

Но тут поймала себя на мысли, что же кажется мне таким родным и знакомым в сюжете книги, завязанном на замкнутое пространство, ограниченный ресурс и неизвестность. Конечно: это ж как очередь в СИЗО! Особенно в СИЗО в Москве, где у тебя сразу же отбирают средства связи и загоняют в тоннель комнату ожидания, а уж сколько в ней ожидать и насколько успешно – никому не ведомо.

Вот там, в зоне ожидания, разворачиваются и драмы, и драки, и завязывается неожиданная дружба. Кто-то нервно ходит из стороны в сторону, а кто-то уже надел надувную подушку на шею и спит. Одни ругаются через решетку на непроницаемую, как бронированное стекло, сотрудницу изолятора, которая распоряжается бумагами и кабинетами. Другие шипят на первых: мол, зачем её злить – ту самую, от которой зависит, успеешь ты сегодня к подзащитному или нет?

Между делящими друг с другом одну очередь следователями и адвокатами на третьем-четвертом часу ожидания разгораются идеологические споры, но на пятом-шестом угасают. К тому моменту обе стороны сходятся в главном: вот бы сейчас водички и на свежий воздух.

Кто-то оказывается неисправимым оптимистом и ждёт своей очереди до последнего, даже если шансы, как говорил классик, малы и шатки. Другие бросают всё и сдаются. Третьи умны: они внушают мрачные мысли («ну всё, уже точно нечего ждать, не успеем, можно забирать документы и уходить – так хоть не весь день насмарку будет») тем, кто в очереди перед ними. Некоторые поддаются внушению, уходят, и их хитрые соперники продвигаются на один шаг вперёд.

Другие от скуки начинают искать ретроспективную несправедливость. Кто был необоснованно включён в священный список на листке А4 на двери СИЗО в полночь? Кто проскочил вперёд ближнего на КПП? Кто заплатил за место в очереди две тысячи рублей? Кто не спрятался, тот сам виноват.

И если в фантастических романах герои оказываются в замкнутом пространстве без ясных перспектив преимущественно случайно, то здесь другая история. С запасом сигарет, надувной подушкой, книжкой Яны Вагнер – мы с завидной периодичностью спускаемся в запаянный с обеих сторон тоннель посреди апокалипсиса, чтобы на этот раз нам повезло.

Вот такая вот литература.

Долго сюда ничего не писала, но оно того стоило.

Случайно приехала в городской суд на полчаса раньше, чем планировала. Что делать? Кончено, идти в столовую.

Сижу я, в общем, с котлетой и гречкой. А за соседним столом, сзади меня, разговаривают две женщины.

Погружаюсь в чужой разговор. Ясно, что обе из аппарата суда. И скорее всего – помощники судей, уж больно разговоры специфические. Про сложности со «своей» (слово «судья» не фигурирует, и выглядит это, например, так: «Я два месяца писала проект, а моя взяла и просто всё вычеркнула»), про бесконечные созвоны с адвокатами, которые обещают заехать ознакомиться с делом, да так и не едут, про неуважение к госслужащим со стороны граждан (да, «граждане» – это тоже слово-маркер).

Потом собеседницы переходят к сложностям в написании проектов приговоров.

– Не люблю, – говорит одна, – расписывать часть с назначением наказания. Во всяком случае, если моя мне не скажет, какое наказание писать. Я-то сама всем пишу реальные сроки, пусть и небольшие. Потому что если дашь условно, он же потом через месяц снова у нас по новому делу придёт, ну? А так хоть посидит год-два, отдохнём от него пока. Но вообще наказание писать мне не нравится.

Я сижу, задумчиво жую гречку (потому что котлета почему-то всегда заканчивается раньше гарнира) и понимаю: а ведь это, наверное, будущая судья.

Потому что зачем бы помощникам судей нашего горсуда, где есть отдельная столовая для сотрудников, питаться в общедоступном кафе напротив гардероба? И ещё деталь: их сумки лежат на соседних стульях. Если у тебя есть рабочее место, то сумка в течение дня будет там, а с собой берёшь разве что проходку, телефон, банковскую карту и, по желанию, сигарету.

Ну а зачем посреди рабочего дня двум помощникам судей обедать не в родном суде, а в (предположительно) вышестоящем? Либо какая-то учёба (но тогда группа помощников в кафе была бы побольше), либо – судейский экзамен.

И точно. Пока допиваю чай, смотрю расписание – экзамен в пятницу. А мои соседки, видимо, приехали подать документы и заодно перекусить.

Значит, нелюбовь к самостоятельному назначению сроков – не препятствие для карьерного роста.

Уходя, думаю – может, повернуться к их столику спросить, знает ли та, которая предпочитает реальные сроки, что для человека значит «посидеть год-два»?

Ведь этого вопроса в списке экзаменационных, как я почему-то уверена, нет.

Пока ресурсы естественного интеллекта я трачу на работу (скоро тут будет много интересного!), задействовала искусственный для того, чтобы поменять аватарку канала.

И вот тупик.

Эти две картинки совершенно точно мне по нраву и отражают основные мои рабочие настроения. Но две аватарки у канала быть не может, поэтому придётся выбирать.

Поскольку мой собственный интеллект всё ещё занят чем-то другим, попробую использовать чужой, коллективный – то есть вас.

Голосовалка ниже.

Почему хорошо писать пост ко дню адвокатуры ближе к ночи 31 мая? Да потому, что все уже всё сказали. Осталось только добавить.

Добавить мысль, которая почему-то пришла ко мне только сегодня.

Весь день я в работе: с утра приехала из Москвы, сразу рванула в Гатчину, днём – в городской суд, вечером – на следственные действия.

И весь этот день, как и множество других, меня окружали коллеги в широком смысле этого слова, то есть юристы. Судьи, прокуроры, следователи, секретари и помощники.

Каждый из них когда-то выбрал себе и профессию, и работу внутри этой профессии.

И, судя по их усталым глазам, их держит здесь какая-то внешняя сила: трудовой договор, направление из вуза, контракт, скорая пенсия, будущее пожизненное содержание. Риск получить повестку в военкомат сразу после рапорта на увольнение, в конце концов.

Это был однажды сделанный выбор – и внешние силы, которые удерживают их внутри этого выбора.

А у нас, адвокатов, внешних сил нет, только внутренняя. И ни тебе вымпела, ни грамоты, ни пенсии. Ответственность ни на кого не переложишь. Единственный бонус от этого – свобода каждый день снова и снова выбирать то, что ты любишь и умеешь делать. Вчитываться, вдумываться, вгрызаться, решать задачи. Помогать. Спасать. Падать без сил, но потом вставать снова. Каждый день.

Поэтому сегодня, что бы ни происходило, мы можем поздравить друг друга с тем, что продолжаем делать этот выбор. И он ещё пока кому-то, кроме нас, нужен.

С праздником.

О "нежелательности" SOTA media

Некоторые СМИ начали писать, что скоро "суд признает" SOTA нежелательной и "можно начинать" чистить в соцсетях ссылки на неё.

Нет! Для статуса нежелательной любой организации хватает решения (а по факту релиза) генпрокуратуры. И распространять материалы SOTA media опасно уже сейчас.

Упоминать можно.

Сдаваться не стоит.

Почему-то у меня рабочие вопросы приходят сериями. Был у меня сезон психиатрии, "детский" сезон, теперь вот начался сезон вопросов про процессуальные издержки. И про иски тоже. Сейчас объясню.

Итак, потерпевшая по уголовному делу предъявляет к подсудимому гражданский иск.

В иске сначала всё просто. Имущественный ущерб – чётко по чекам (лекарства, врачи, всё такое). Моральный вред тоже обоснован некоторыми документами и показаниями, но речь пойдёт не о нём. А о том, что по каким-то причинам в "имущественную" часть истица включает ещё и свои расходы на адвоката, проезд (пролёт?) и проживание в Петербурге в дни следственных действий и судов.

Логика у неё такая: если бы обвиняемый не совершил преступление, то не пришлось бы ей приглашать адвоката и таскаться в Питер поездами и самолётами.

Но в логике УПК, конечно, это никакой не имущественный вред, а вполне себе процессуальные издержки.

И если по иску понятно, кто кому должен (ответчик истцу, то есть подсудимый – потерпевшей), то с издержками есть варианты. Их можно и взыскать с осуждённого, и получить из бюджета.

Второй вариант для многих потерпевших, конечно, предпочтительнее – потому как технически легче. А с осуждённого-то иногда и взять нечего – ни кола, ни двора, ни рубля на счёте. И гражданский иск подаётся просто чтобы было, без перспективы эти суммы когда-нибудь взыскать. А вот издержки (они бывают очень немаленькие) всё-таки есть шанс заполучить обратно – от государства.

Итак, возвращаемся к этому конкретному иску, в котором всё скинуто в одну кучу.

Суд иск не только принимает (тут никуда не денешься), но и удовлетворяет, вынося приговор, в полном объёме. То есть фактически не решает вопрос о возмещении издержек (его никто и не ставил), а признаёт эти затраты – следом за логикой потерпевшей-истицы – ущербом от преступления.

И вроде бы всё хорошо: иск предъявлен – иск удовлетворён. Что хотели от суда, то и получили.

Но, оказывается, осуждённый-то как раз не имеет ни рубля за душой. То есть маловероятно, что он выплатит по иску хоть что-то. Включая несколько сотен тысяч рублей издержек, которые вообще-то можно было попытаться получить от государства.

И теперь, значит, позиция потерпевшей (с новым адвокатом – догадываетесь, с кем?) должна выглядеть так:

Уважаемый суд!

Я там в первой инстанции иск заявляла. Хороший, самой понравилось. И суду тоже – раз он его удовлетворил в полном объёме.

Но я тут подумала, что зря. Надо было суду иск читать внимательнее, и ту часть, что фактически про издержки, в судебном заседании обсудить. И подсказать мне, чтобы я отдельное заявление по издержкам подала. Я бы подала и попросила из бюджета нам эти деньги компенсировать.

А суд иск не читал внимательно, поэтому я теперь с удовлетворёнными исковыми требованиями, но без денег.

А, кстати, вот ещё заявление о взыскании издержек на адвоката, который придумал предыдущие три абзаца. Это тоже пусть государство, пожалуйста, оплатит.

...

Как правильно сказал герой одного хорошего сериала, «в такие моменты очень важно говорить уверенно».

Абсолютное большинство адвокатов любят выступать в жанре "а вот у меня было такое дело, сейчас расскажу". Дальше длительность повествования может быть очень разной, и зависит она не от красноречия рассказчика, а от того, как быстро другой коллега вклинится с очень похожей, но тоже невероятно интересной историей. И если дискуссию не ограничить искусственно временем и/или предметом, затянуться она может надолго, а пользы, кроме разве что психотерапевтической, никому не принести.

Лирическое отступление: на днях на Матисовом острове увидела объявление "требуется сборщица калейдоскопов" и подумала, что мы все, адвокаты, немного она. Собираем кусочки норм и практики, что-то там шуршим, крутим – и вот уже получается красиво. Выглядит как магия, а по сути физика.

Лирическое наступление: мы с коллегой Максимом Никоновым завтра в прямом и бесплатном эфире покажем, как работают адвокатские калейдоскопы.

Тема как будто простая и базовая, из учебника – подсудность. Но это только так кажется, что она простая. С ней иногда такие картины складываются, что диву даёшься.

Время ограничено одним часом, поэтому вебинар можно посмотреть за обеденным кофе или по пути в назначенное на 14.00 судебное заседание.

Кроме часа кручения цветных стёклышек пришлём участникам ещё и подборку судебной практики, чтобы потом можно было собирать калейдоскопы на свой вкус. А ещё, как нынче модно, подкинем промокод на курс по уголовному процессу.

Регистрация на завтрашний вебинар тут, а на курс – здесь. Будет интересно.