О Москве я заскучал лишь однажды. В очередной поездке в Стамбул, поснимав очередной отель в центре, где-то в районе Галатской башни, дополз до Невизаде — любимой улицы с трактирами, рядом с которой предусмотрительно снял номер в небольшом клоповнике. Поужинал, выпил ракы, не сказать чтобы много, но и не мало, как обычно. И сидел за маленьким столиком, курил, смотрел на ночной любимый город, на плывующую мимо меня по Невизаде толпу, наслаждался шумом и запахами, пытаясь разгадать, почему же мне здесь так хорошо.
Именно здесь, где нет ни выдающейся архитектуры, ни роскошных видов, даже друзей моих любимых за столом нет: только белый сыр, осьминоги, оливки и ракы, а в шуме я не могу разгадать смысла слов, в запахах — могу разгадать и дым сигарет, и амбре от рыбного развала неподалёку, а всё равно, необыкновенно хорошо. Пока есть ракы, пока белый сыр приносят, пока осьминоги накалываются на вилку— хорошо. И совсем не скучаю по Москве. Где и шум какой-то другой, упорядоченный. И рыбой с развалов не несет. И речь понимаю вокруг. А не скучаю совсем.
И потом, лёжа в номере, глядя на стену соседнего дома сквозь распахнутое окно, удивлялся: нет же вида никакого. Просто колодец, со спинами соседних домов, какие-то провода свисают страшные, какие-то кондиционеры…
И вдруг в том колодце зазвучала музыка. Таривердиев, «Снег над Ленинградом». Через какое-то открытое окно, выходящее в тот колодец, стала слышна музыка. Тихо, но очень отчетливо.
Я сначала подумал, что почудилось. Но, нет. Немало ракы выпил. Но и не много. Откуда звук? Понять было невозможно, колодец как рупор транслировал музыку, не прерываясь на диалоги, исполнил до самого конца и стих.
И вдруг я понял, что ужасно скучаю по Москве. У меня-то эта музыка ассоциируется именно с Москвой.
Первый и последний раз меня охватывала такая дикая тоска по этому городу.
Что это было? Кто в два часа ночи слушал Таривердиева рядом со мной, сквозь шум ночного Стамбула? Я не знаю.