Радикальный дискурс

Встретились как-то аль-Касаи и аль-Язиди у Харун Ар-Рашида. И при наступлении времени одной из молитв, которая читается вслух, выдвинули руководить ею аль-Касаи, который запутался при чтении суры аль-Кафирун. На что сказал аль-Язиди: "Чтец Куфы и запутался в подобном?!" Наступило время следующей молитвы, но на этот раз возглавил ее аль-Язиди, который запутался при чтении аль-Фатихи. И сказал аль-Касаи известное выражение: "Береги свой язык, не упрекай, иначе будешь испытан. Поистине, испытание за слова соответствует сказанному".

См. "Тарих Багъдад"


Аль-Касаи аль-Куфи - знаток арабского языка, имам одного из 7 известных чтений (къираатов) Корана.
Яхья аль-Язидий аль-Адави - знаток арабского языка.

Это слияние с «небом без звёзд» есть квинтэссенция перцептивного опыта как такового, когда восприятие доходит до своего (пан)логического предела и… зависает в блаженстве высшего отождествления со своим условием, т. е. с тем, что делает само восприятие возможным. Это отождествление на самом деле есть обнаружение своей кабальной и нерасторжимой (в рамках онтологии) связи с иносубъектом (богом-творцом, логосом/нусом, демиургом) как ядром Трансцендентального и тем самым условием перцепции. Таким образом, в идеальной перспективе метафизик восходит не просто на самые высокие «небеса» мироздания, но и отождествляется с первопринципом Всего, так как иносубъект это и есть трансцендентальный хозяин Всего, который «имплантирован» Замыслом в центр мира, в «креативное ядро» Бытия. Этот уровень можно соотнести также с «пустотностью» (шуньята), с тем, о чём ничего сказать нельзя и поэтому политеистический метафизик, он же мистик, входит в «ничто», в «безмолвие» за пределами слов и описаний.
Человек монотеистической картины мира не довольствуется этим казалось бы предельным уровнем, охватывающим абсолютное ВСЁ. Да, он также постигает трансцендентальное, — это важный априорный уровень, который нельзя обойти. Но монотеист и радикальный философ-теолог опознают этот уровень как самый верхний этаж тотально имманентного, как сутевую основу посюсторонней реальности. Поэтому, достигнув трансцендентального регистра, философ-теолог монотеистической картины мира, не останавливаясь, не зависая на нём, посредством экзистенциального и интеллектуального гипер-усилия осуществляет финальный и решающий акт «насильственного» прерывания перцептивного опыта, разотождествления с всеединством Единого, когда идиллическое «небо без звезд» разбивается как зеркало. Этот акт разбивания есть акт трансцензуса, который разрывает ткань тотально имманентного, взламливает трансцендентальное… (из которого в результате выпадает суффикс «аль») и… обнаруживается лик трансцендентного. Но обнаруживается не как некий высший мир, находящийся над трансцендентальным уровнем, а значит логически и причинно-следственно вытекающим из него (читай: не покидающий бесконечно растяжимые как резина границы Целого), а как абсолютно инаковое по отношению ко всему бывшему (тотально имманентному) «прозрачное» преддверие Невозможного. Ещё раз отметим, что акт трансцензуса, или же, разотождествления со всем тем, что есть, не является плавным, непрерывным переходом от предыдущего «состояния» к последующему на одной и той же шкале числового ряда, а представляет собой дискретность, разрыв, «квантовый скачок» в «ноль ноля» — к тому, что не имеет подобий и аналогий в мире тотально имманентного. Поэтому радикальный философ-теолог с недоверием относится к технике медитации (столь императивной в политеистической картине мира), которая предполагает постепенное и плавное движение к некой внутренней цели и очень часто ассоциирующаяся с релаксацией. А релаксация связана с психосоматикой, с «аргументом тела». Неспроста в современном мире медитация в своём профанированном виде стала столь популярной даже среди работников офисного планктона — она помогает расслабляться, снимать стрессы, достигать гармонии и баланса, но всё это относительно телесного уровня. В конечном счёте такая медитация «для всех» преследует только одну цель — превратить работника Системы в идеального исполнителя повелений последней. Ментальная технология же в теологическом дискурсе заключается не в приятной телу и душе релаксации, а, наоборот, в усилии интеллектуальной воли и особой интенсивности мысли-действия — в совокупности это и составляет суть «джихада».
Будучи предельно сконцентрированными, это усилие/интенсивность воли-мысли-действия (через «вызванный» гипер-аффект) производят разрыв трансцендентального уровня, вследствии чего происходит активация точки нетождества; иначе выражаясь, пробуждение духа свидетельствования.

Теймур Даими

Рассмотрим крайне важные (для нашего проекта) понятия «трансцендентальное» и «трансцендентное».
Эти два понятия часто путают, смешивают, придавая им одно и то же значение. Это неудивительно, потому что они оба происходят от латинского слова «transcendens», переводимого как «выходящий за пределы». Но несмотря на формальную схожесть, это разные понятия. Мы неспроста в слове «трансцендентальное» выделили суффикс — «аль». Эти термины были строго разведены И. Кантом. Согласно немецкому философу, «трансцендентное» это то, что выходит за рамки чувственного опыта, принципиально не дано нам в опыте, например, Бог. «Трансцендентальное» тоже выходит за рамки нашего опыта, но всё же находится внутри когнитивной структуры человека, составляя априорную часть этой структуры. То есть «трансцендентальное», не являясь самим опытом, является условием его появления: пребывая до опыта, оно участвует в его оформлении. Трансцендентальное не просто встроено в механизм нашей перцепции, но и является регулятивным органом, организующим перцепцию.
Посмотрим как эти два понятия связаны с разными интеллектуальными дисциплинами в рамках научной и религиозной картин мира.
Каждый человек, стремящийся ответить на предельные вопросы и реализовать свой внутренний духовный потенциал, ощущает внутри себя первичную интенцию к преодолению наличного (бытия) как преграды для такой реализации. При этом неважно какой именно картины мира он придерживается. Но дело в том, что картина мира обуславливает степень продвинутости человека. Скажем, в научной картине мира человек не способен особенно продвинуться, так как научное мировоззрение ограничивает первичную интенцию рамками всеобъемлющей вещественной субстанции. Здесь человек не способен «дойти» даже до трансцендентального уровня, ибо этот уровень считывается человеком научного склада ума как идеалистический. Для такого человека самой первой и одновременно последней инстанцией истины является вещественный, физикалистский полюс тотально имманентного, которая определяется как материя. А интеллектуальная дисциплина с помощью которой человек научной картины мира исследует мир, это позитивистская философия (до XIX века это была натурфилософия), которая питает своими идеями современную эмпирическую науку, точнее, уже техно-науку, ибо ничего прорывного в фундаментальной науке давно не происходит, а технология (как «третья природа») приходит на смену культуре (как «второй природы»).
А вот в религиозной картине мира на самых высших инстанциях постижения часто не так-то легко бывает провести различия между просветлённым мистиком-язычником и пробужденным монотеистом. И тот, и другой тип духовного актора может вполне искренне стремиться к последней правде, наивысочайшей инстанции. Только в одном (не столь частом) случае имеет место реальный прорыв к этой правде (читай: осуществляется акт трансцензуса), в другом случае, — половинчатый результат, застревание (засыпание) на промежуточном этапе (например, на этапе «единства Бытия»), который актором принимается за конечную цель пути. Мы предполагаем, что эти различия зиждутся (в том числе и) на различии между дефинициями «трансцендентальный» и «трансцендентный».
В политеистической картине мира, в рамках которой мир постигается с помощью метафизики и натурфилософии, человек доходит до трансцендентального уровня, считая его последней инстанцией и нередко ошибочно смешивая с трансцендентным. Как известно, после аналитических изысканий Аристотеля, метафизика это то, что после физики, выше материального уровня вселенной. Это сфера первопринципов, которые c помощью ментальных и физических законов управляют нашим миром.
Языческий метафизик с помощью технологий медитации/созерцания постепенно, шаг за шагом погружается в самые глубокие уровни своего сознания/бытия и достигает трансцендентального уровня, где он отождествляется с центром мира — с «высшим Я», с Бытием, с Единым, с «Мировой Душой», с тем, что зовётся в некоторых кругах «небом без звёзд» (дефиниция Г. Джемаля), т. е. сплошным гомогенным Целым.

Теймур Даими

Первым и главным сокрушителем лжи, созданной поколениями невразумительной социал-демократии в культурной сфере, стал режиссер Ларс фон Триер. Прежде всего своими великими фильмами, главное содержание которых – конец гуманизма. Следует отдать себе отчет в том, что это абсолютно новаторская и беспрецедентная идея для западного человечества за многие столетия. Никто в этом пространстве после святого Бернара Клервосского (XII век) не был настоящим антигуманистом – ни основатель ордена иезуитов Игнатий Лойола, ни автор первого учебника политехнологий Макиавелли… Даже Гитлер и Муссолини отнюдь не были антигуманистами – просто они верили в людей определенного типа с определенным набором свойств. Они были гуманистами в ограничительном смысле, в этом их вина перед гуманистами «без берегов». Ларс фон Триер в каком-то смысле (может быть даже вполне прямом) продолжатель Ницше. Тот сказал, что Бог умер, а датский режиссер провозгласил, что умер как раз человек. Причем умер таким образом, что из него уже (как из тучи молния!) при всем желании ничего не грянет. Умер не только человек, умер так еще и не родившийся сверхчеловек, и все возможные версии, которые могли бы отпочковаться от «меры всех вещей».
Не то, чтобы это прямо говорится в «Догвиле», в «Антихристе», в «Меланхолии»… Прямые декларации никогда не дают эффекта интеллектуального свершения. И выше цитированная фраза Ницше – лучшее тому подтверждение. Сказал, ну и что? Бог-то не «умер»! Ницше просто обозначил этим, что человек потерял интерес к Богу, что Бог стал для него неактуален. Это не проблема Бога. Кролики не интересуются Платоном, но это личное дело кроликов.
То, что выразил Ларс фон Триер в целостном послании, идущим сквозь все его фильмы, это не декларация, а установка на вынесение определенного судебного решения, которое будет несомненно иметь, как говорится, «правовые последствия». Не случайно внутренняя эстетическая программа практически любого фильма датчанина построена как некий неявный суд над человеком. И в этом смысле с его творчеством нельзя сравнивать никакие «чернушные» продукты современных творцов, даже высокого качества. Балабанов со своими «Уродами и людьми» и «Грузом 200» не антигуманист. Это качественная «жесть», местами весьма эффектная, но не поднимающаяся до метафизического прорыва в отрицание человека. (Заметим тут же, что отрицание человека есть нечто другое, нежели ницшеанская критика «слишком человеческого». Ницше обрушивается на человека с романтических позиций как на носителя банального, в то время как Ларс фон Триер видит в человеке воплощенное зло, прямое отражение Сатаны.)
Сила фон Триера в том, что он судит человека не с позиций Добра, каким бы оно ни было. Добро всегда амбивалентно, потому что идет в паре со злом, они оба принадлежат одному уровню. Режиссер же свой приговор выносит во имя того, что человеку и человеческому бытию трансцендентно. Это не оппозиция злу, это Иное, соприкосновение с которым действует на человеческую реальность разрушительно.
Знаменитый скандал на Каннском фестивале, когда фон Триер назвал себя «нацистом, понимающим Гитлера», стал для большинства дымовой завесой, скрывшей истинное значение творчества этого уникального кинематографиста. У филистеров появилась возможность «объяснять» тот дискомфорт и тот ужас, которые они чувствуют от картин датчанина, простым и ясным: «Чертов нацист». Может быть одна из целей нашего героя как раз и заключалась в том, чтобы сбить с толку мещан. Само по себе это уже говорит о его великом презрении к толпе.
Но есть, представляется, и другая задача у этой эскапады. Политика начинает возвращаться в культуру, причем правая политика. Мир утрачивает веру в «религию» Холокоста, и на повестку дня решением невидимого ареопага ставится пересмотр исторических оценок. Вплоть до реабилитации 30-ых годов прошлого века в Центральной Европе. Может быть именно Ларс фон Триер взял на себя опасную миссию катнуть пробный шар.

Гейдар Джемаль, 2011 г.