Почти все сейчас вспоминают Антиутопии Сорокина или Войновича, описывая Россию будущего. Но примерно то же самое – архаичную Русь – только в форме Утопии первым описал в эмиграции в 1920-е белогвардейский генерал Пётр Краснов (тот самый, который в ВОВ пошёл с казачеством служить Гитлеру).
В своей Утопии «За чертополохом» он описывает Русь после Революции и Гражданской, в которой в итоге победили белогвардейцы-евразийцы. Они построили непроходимый для Европы «Железный занавес» и начали вариться в собственном евразийском соку. Помогло им и то, что европеизированные белые сбежали в эмиграцию, а «коммунистов, евреев, армян и грузин русский народ перебил».
Сначала Краснов кратко описывает суть происходивших в 1914-1921 годах событий с точки зрения евразийства:
«Русь вышла на эту борьбу (Первую мировую войну) не готовая. Туманила русским барам головы Европа, кружили мозги немецкие философы, разбивали сердца молодым боярам польки, венгерки и француженки. Народ ждал от своих бар науки, а наука приходила гнилая, непригодная для русских мозгов: народ оставался московским, русским, и вожди его теряли родину, искали новых путей, путались в философии и политике, и бездна разверзалась между народом и его учителями. Город ушёл от деревни. Деревня осталась всё такая же дикая, какой она была до Петра, - город же даже опередил Европу.
И когда ударила мировая война, когда потребовалось тесное содружество города с деревней, когда народ увидел своих вождей во всём европейском разврате их, - он ужаснулся. Всё полетело прахом. Дикий зверь проснулся в народе и с воплем: «Га, мало кровушки нашей попили!» - народ упился кровью своих вождей и залёг на пожарище, охватившем всю Русь, одинокий и погибающий, как стадо без пастыря.
Эти новые вожди подошли к отправной точке -- к допетровскому времени, вошли в деревню и, ничего не ломая, стали строить новую Русь по русскому обычаю, для которого немецкий порядок непригоден. И как будто хорошо вышло!»
Симптоматично, что эту новую «допетровскую» Русь стал строить новый царь, пришедший из Средней Азии, и при помощи тех же среднеазиатов, а также монголов и других степняков. Произошло то самое, чаемое тем же евразийцем Львом Гумилёвым «соединение Леса и Степи»:
«Император появился в Туркестане. Он сошёл с Алатауских гор, а туда, по словам одних, прибыл из Лхасы, по словам других - из Памира. Это был юноша пятнадцати лет, с царственной осанкой, с прекрасным лицом, с большими лучистыми глазами. Он был одет в белый казакин тонкого сукна, шапку, отороченную мехом соболя, на нем была драгоценная шашка, украшенная золотом и бриллиантами. Около трех тысяч всадников сопровождало его. Все они и сам император сидели на небольших, белых, как снег, арабских лошадях. Сзади шел караван верблюдов. Императора сейчас же признали и присягнули ему на верность текинцы, выставившие два полка по тысяче человек на великолепных конях. Афганский эмир признал его. В Бухаре и Хиве Советская власть была свергнута, восстановлены эмиры, выставившие по полку конницы в распоряжение императора. Он, царственно дивный, юный, обворожительный, двигался на Фергану верхом, окруженный полчищами пестро одетых всадников. Он шёл походом, медленно, как шёл Тамерлан, и по мере движения его на север всё покорялось ему, и все его признавали. Из своего конвоя он оставлял на пройденных местах людей, и сажал их на воеводства.
За царской ратью монголы гнали стада быков, коров, баранов, овец и лошадей, и каждое животное несло на себе в мешках зерно на целые два месяца - до новой травы, для своего пропитания. Этот скот, под ответственностью начальников, стали раздавать крестьянам».