В ночь с 14 на 15 июля 1904 врача швейцарского курорта Баденвейлер Эрика Шверера вызвали к заболевшему иностранцу. Номер на втором этаже был слабо освещен.
На белоснежных простынях лежал страшно худой, мертвенно-бледный человек, с огромными костистыми руками и очень узким лицом. Это был Чехов.
Врача встретила плачущая, напуганная женщина, жена больного. Ей, наконец, удалось взять отпуск и вывезти мужа за границу. К тому времени они поменяли уже несколько курортов и гостиниц. В одной из гостиниц им даже отказали от места: больной беспрерывно кашлял и мешал покою отдыхающих.
В этом последнем своем пристанище Чехов метался в бреду, разговаривал с каким-то японским матросом, несколько раз повторял слово «устрицы». Потом резко очнулся и впервые сам попросил послать за врачом.
Шверер, осмотрев больного, развел руками. И отозвал женщину в коридор: «Ваш муж умирает, сударыня».
Чехов, будто услышал эти слова (или предчувствовал их?..), улыбнулся, сел на кровати и произнес по-немецки (он знал по-немецки очень мало): «Ich sterbe» («Я умираю»).
Доктор принялся успокаивать его и велел подать шампанского. Чехов понял. Он был врач и знал старинную врачебную традицию. У постели умирающего коллеги врач непременно предложит шампанского, чтобы сделать уход того более легким и светлым…
Чехов выпил весь бокал до дна, сказал: «Давно я не пил шампанского», — повернулся на левый бок и умер.
Ольга Леонардовна не заметила, как он перестал дышать, потому что прогоняла непонятно откуда появившуюся в комнате огромную черную бабочку, обжигающую крылья о раскаленное стекло электрической лампочки… Даже сейчас она не верила, что ее муж может умереть. Ольга Леонардовна слишком любила жизнь, слишком ждала и верила в уловимость счастья…
Но счастье неуловимо, и бабочку так и не удалось выгнать, а еще через несколько минут со страшным звуком вылетела пробка из недопитой бутылки шампанского…
Позднее Шверер писал в воспоминаниях:«О нем говорят, это великий писатель. Возможно, но при этом он очень плохой врач. В таком состоянии пускаться в путешествие — это безумие».
А может, это не было безумие? А просто жажда жизни?..
Судьба напоследок еще раз выкинула странную штуку. Бред Чехова об устрицах оказался пророчеством. Из Баденвейлера в Москву его тело привезли в поезде № 1734 в вагоне для перевозки устриц.
Многие усмотрели в этом издевательство судьбы. Но скорее всего, никакой мистики не было. Во времена истории писателя не все поезда были оснащены холодильными установками, они были редки и предназначались только для перевозки дорогих продуктов. А Чехов умер летом…
Но одно точно: уход Чехова был словно списан с его пьес. Тех самых, которые не особо принимали современники и которые до сих пор больше всего ставят на мировых сценах.
Тех самых, которые он деликатно называл «комедиями» и которые по сути являлись трагедиями.
Но трагедий так много в жизни, а Чехов не считал себя вправе предлагать зрителю трагедию. Он смягчал страшное. Но разве от этого менее горько от его ухода?..
И разве менее пронзительно звучат слова, в которых он, обычно такой сдержанный, выплеснул боль своего сердца:
«Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и отдохнем.
Я верую, дядя, я верую горячо, страстно… Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка.
Я верую, верую… Мы отдохнем!»
©️ Ляман Багирова
🗣 WHO is WHO
На белоснежных простынях лежал страшно худой, мертвенно-бледный человек, с огромными костистыми руками и очень узким лицом. Это был Чехов.
Врача встретила плачущая, напуганная женщина, жена больного. Ей, наконец, удалось взять отпуск и вывезти мужа за границу. К тому времени они поменяли уже несколько курортов и гостиниц. В одной из гостиниц им даже отказали от места: больной беспрерывно кашлял и мешал покою отдыхающих.
В этом последнем своем пристанище Чехов метался в бреду, разговаривал с каким-то японским матросом, несколько раз повторял слово «устрицы». Потом резко очнулся и впервые сам попросил послать за врачом.
Шверер, осмотрев больного, развел руками. И отозвал женщину в коридор: «Ваш муж умирает, сударыня».
Чехов, будто услышал эти слова (или предчувствовал их?..), улыбнулся, сел на кровати и произнес по-немецки (он знал по-немецки очень мало): «Ich sterbe» («Я умираю»).
Доктор принялся успокаивать его и велел подать шампанского. Чехов понял. Он был врач и знал старинную врачебную традицию. У постели умирающего коллеги врач непременно предложит шампанского, чтобы сделать уход того более легким и светлым…
Чехов выпил весь бокал до дна, сказал: «Давно я не пил шампанского», — повернулся на левый бок и умер.
Ольга Леонардовна не заметила, как он перестал дышать, потому что прогоняла непонятно откуда появившуюся в комнате огромную черную бабочку, обжигающую крылья о раскаленное стекло электрической лампочки… Даже сейчас она не верила, что ее муж может умереть. Ольга Леонардовна слишком любила жизнь, слишком ждала и верила в уловимость счастья…
Но счастье неуловимо, и бабочку так и не удалось выгнать, а еще через несколько минут со страшным звуком вылетела пробка из недопитой бутылки шампанского…
Позднее Шверер писал в воспоминаниях:«О нем говорят, это великий писатель. Возможно, но при этом он очень плохой врач. В таком состоянии пускаться в путешествие — это безумие».
А может, это не было безумие? А просто жажда жизни?..
Судьба напоследок еще раз выкинула странную штуку. Бред Чехова об устрицах оказался пророчеством. Из Баденвейлера в Москву его тело привезли в поезде № 1734 в вагоне для перевозки устриц.
Многие усмотрели в этом издевательство судьбы. Но скорее всего, никакой мистики не было. Во времена истории писателя не все поезда были оснащены холодильными установками, они были редки и предназначались только для перевозки дорогих продуктов. А Чехов умер летом…
Но одно точно: уход Чехова был словно списан с его пьес. Тех самых, которые не особо принимали современники и которые до сих пор больше всего ставят на мировых сценах.
Тех самых, которые он деликатно называл «комедиями» и которые по сути являлись трагедиями.
Но трагедий так много в жизни, а Чехов не считал себя вправе предлагать зрителю трагедию. Он смягчал страшное. Но разве от этого менее горько от его ухода?..
И разве менее пронзительно звучат слова, в которых он, обычно такой сдержанный, выплеснул боль своего сердца:
«Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и отдохнем.
Я верую, дядя, я верую горячо, страстно… Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка.
Я верую, верую… Мы отдохнем!»
©️ Ляман Багирова
🗣 WHO is WHO
