Я остался один, зачарованный снежной грядою,
Неподвижно следя за игрою забавных косуль...
И, омывши лицо родниковой студёной водою,
Безмятежно уснул в первозданном январском лесу...
Вдруг послышался треск... Видно, кто-то подкрался тропою...
За спиною обрыв, а за ним ледяная река,
Может, волки бредут в беспокойной ночи к водопою?
И к «двустволке» назад поспешила бесшумно рука.
Ещё миг и я понял - не будет свирепого зверя,
Черный всадник в папахе замедлил походку коня....
Я застыл словно столб, ни глазам, ни рассудку не веря,
А угрюмый джигит исподлобья смотрел на меня...
«Ты кого стережёшь в этих диких безлюдных трущобах?
Если кровник я твой, почему же не слышу стрельбы?
Но для мстителя, брат, у тебя слишком сытые щёки,
И прямая спина не горбилась под камнем судьбы...»
Я не знал, что сказать, но, собравшись в кулак, что есть силы
Поприветствовал «гостя», как древний обычай велит...
О здоровье его, о семье и о жизни спросил я.
И о том, что за беды к скитаньям его привели.
Незнакомец молчал, завернувшись в мохнатую бурку,
Но глубокую боль выдавали живые глаза...
«Я из старых времен, где сражались могучие бури,
Где в неистовстве молний бесилась ночная гроза...
Где каноны ТВОРЦА были выше любого закона,
Где советам старейшин смиренно внимали юнцы...
Там был хлеб для гостей, даже если они не знакомы,
Даже если с трудом мы сводили с концами концы...
Выбирая коней, не смотрели на седла и сбруи,
Там к убранству слепы, даже если оно в серебре,
То, что плохо лежит, там никто никогда не сворует,
Только риском живет даже самый голодный абрек...
Выбирая друзей, там не слушали лестных историй,
Не в чести у кавказцев «геройство» в красивых речах,
Друг быть должен с тобой - и на свадьбе, и в тягостном горе,
Твою радость и боль пронести на надежных плечах...
Там на щедрых пирах, где не знали числа угощеньям,
Где смущённые девы взирали на вас сдалека...
Настоящий джигит не забудет о долге отмщенья
И про запах лепешки в родных материнских руках...
Там учёный Устаз не скрывал Коранических истин,
Между ложью и правдой он словом рубил как мечом,
Только путь его был почему-то кроваво-тернистым,
Будто сам Сатана был его именным палачом...
Там не ведом был страх, если в путь собирались за веру,
Там молились о том, чтоб сомкнуть свои веки в бою...
Там любили свой край вдохновенно, безумно, безмерно!
Словно не было жизни в другом незнакомом краю...»
Я проснулся в поту... Лишь слеза, как мой жизненный признак,
Высыхала одна на моей бородатой щеке...
Он куда-то исчез, ускакал мой единственный призрак,
Только памятный след серебрился в замерзшем песке...