Филатов

Казань! Восхищен тобой! ❤️📹💥

#Казань

Свияжск. Семья провожает день на склоне Свияжского Успенского монастыря.

Завтра буду в Казани. Мое второе путешествие по центральной России подходит к концу. Волга здесь имеет лиловый окрас. Глинистая муть заметно ослабла еще до Нижнего Новгорода. Добрую половину дня за окном бежевой лентой влачился песчаный берег. Местами он поднимался, нависал над водой, изборожденной могучими провалами, бугристой стеной. Будто невидимые силы наваливались в темное время суток на этот берег, мяли его, тормошили. Представились языческие пляски минувших столетий. На всхолмиях то тут, то там мелькнет деревушка, оголенный лес при медленном ходу теплохода дымится чадной поволокой, будто сизую шаль набросили на стволы. Так все и живет…

Вырастет выбеленный короб церкви, утащится на медленной перемотке влево, сменится вполне ирландским (из фильма Голгофа) пейзажем.

На берегу ребята кинематографично бросали камни. Я подошел к ним, предложил сфотографироваться. В своем воображении я назвал их Клаусом и Венерой. Клауса я попросил продолжать бросать камни, Венера действовала самостоятельно, швыряла куски гравия слабее, но в ее движениях была здоровая ретивость, свойственная молодым людям, недавно вышедшим из подросткового возраста. Я тоже захотел бросаться камнями, но я спустился к Клаусу и Венере не для этого. Стал спорить с собой, но в итоге решил докончить начатое - сделал несколько добротных снимков и пустился в пешее странствие по Свияжску.

Описывать прогулку не стану, лишь замечу, что на излете ее застал красивейший закат. Постоял, за спиной сухим шебуршанием зашевелилась галька. Семья из четверых человек приближалась к обрыву. Самый маленький ее представитель был закован в коляску, но младенца аккуратно и быстро достали, любовно заутютюкали. Здесь я их сфотографировал. Снимок назвал «Семья провожает день на склоне Свияжского Успенского монастыря».

Был сегодня в одном летнем храме. Он весь деревянный, на каменной подошве. Стоит на Волге. Обтесанный до убедительности кругляк образует непрошибаемый остов. От одного созерцания на душе становится если и не тепло, то уютно. Решил подать записки.
За упокой в том числе. Пятое имя выпало на Абрама.

- Абрам?! - свечница-секретарь-сторож слегка насторожилась.
- Абрам, - говорю.
Бабуля чуть изогнулась в мою сторону, глаза сканировали без подозрения, накручивать не стану, но огонечки посыпались. Несколько сверкающих крупинок. Иной раз подобные искорки во взгляде если и не обжигают, но и не греют.

- Абрам, предок.
- Крещеный? - спросила свечница-секретарь-сторож.
- Ну… Да.
Зря я так неуверенно промямлил.

Собеседница моя задумалась. Но имя моего почившего родственника вывела голубыми чернилами.

- А самоубийц в этом списке нет? - спросила с легким нажимом.
- Самоубийц нет, есть только Абрам.

Бабуля расхохоталась. Я тоже улыбнулся в ответ на ее расположение. Как-то она растопилась, ожила.

Мы расстались на доброй ноте.

Снова пошел в круиз по Волге. Ансамбль Речного вокзала хорош. Величаво так стоит. Москва-река в этом месте ощутимо раздалась вширь и нет ни одного моста. Противоположный берег закутан в неокрепший еще туман. Далекие многоэтажки еле различимы, тонут в дымчатом сумраке.

Водная стихия особенно мила моей душе. Россия - речная держава. Об об этом размышляет писатель Алексей Иванов в книге «Речфлот». Недавно начал ее читать. Там и говорится про державу.

Если верить автору, это ощущение (речного могущества) в русском сознании чуть ослабло. Это не прямая цитата, но ощущение от прочитанного.

Высоченный шпиль, широкая набережная, обрамленная камнем пастельных цветов, уличная иллюминация, ни одной собаки. Про котов и думать нечего. Все же думаю про них зачем-то.

Завтра планируем записать интервью про Литургию со старейшим клириком Москвы. Сам я очень мало понимаю многие тонкости того, что происходит в церкви, но хочется в этом разобраться. Если все сложится - прекрасно. Присылайте ваши вопросы, давайте вместе сделаем это интервью. Литургия переводится как «Общее дело». Так что жду ваши вопросы в комментах.

У меня в ногах (комната маленькая, квартира еще меньше) лежит томик Михаила Светлова. Поэт, чье имя увековечил Леонид Гайдай в «Бриллиантовой руке». Режиссер так любил пиита, что назвал в честь него огромное круизное судно. Я не могу сказать, что это мой самый любимый поэт, но его томик держу под рукой, два остальные - на полке выше.

Для меня ценен диалог Светлова и Шаламова - огромного прозаика, пережившего лагеря.

Варлам Шаламов вспоминал:

«Светлов встал, протягивая мне руку:
— Подождите. Я вам кое-что скажу. Я, может быть, плохой поэт, но я никогда ни на кого не донёс, ни на кого ничего не написал.
Я подумал, что для тех лет это немалая заслуга — потрудней, пожалуй, чем написать «Гренаду».

Сегодня у Михаила Светлова день рождения. Думаю, что из-за того, что этот человек был трудолюбив, смел, Бог увенчал его посмертной памятью. Таланты имеются у всех, наш Творец, я в этом убежден, очень щедро каждому отсыпал, но вот с трудолюбием, как-то не у всех складываются отношения.

Светлов, когда его «Гренаду» не сразу напечатали в «Красной нови», побежал в «Литературную страницу». Труд же! Из моих знакомцев-ровесников, которые что-то пишут, способен бегать только один. Да и тот неудачно женился и теперь страдает.

Осень в Зюзино.

Имею привычку читать в уютном скверике, где часто выясняют отношения местные алкоголики. Здесь на высокой подошве установлена небольшая сцена, скамейки в три ряда. Сцена как раз, и служит перевалочным пунктом, где ведут сиплые разборки асоциальные граждане. Сегодня никого нет. Только вот старушка присела на краешек скамьи. Ветер вламывается в густую шевелюру клена, под которым я разместился, шевелит ветви, загребает палые ошметки сухой листвы. Та, выцветшая, безвольная, черешками или острыми краями царапает камень, трепыхается под ногами.

Бабушка ушла, пока я этот текст вырабатывал.

Мои дорогие друзья и читатели, если вдруг вам покажется чрезмерно утомительным трудом читать книгу «Маятник Фуко» Умберто ЭКО, я придумал облегчение. Эти иллюстрации несомненно упростят продирание сквозь вышеозначенный текст.

В начало☝🏻

Не люблю бездумное упорство в любых своих проявлениях.

Так долго ожидаемый собеседник и духовный попечитель вышел с Евангелием и крестом. В грешную мою спину летели огненные шары.

Обе женщины беседовали со священником в разы короче. Моя исповедь была и длинной, и нелепой, и скомканной. Я напрасно наехал на тетушек. Их фигурки чахли, тонули за пределами ограды в свете вывесок и проезжавших машин. Досадливо проводил их взглядом…

Все это проносилось саднящим комком в моей голове пока я катил к метро отца Леонида. Он умело вытягивал руку и ладонью указывал маршрут. Ладонь-плавник. «Отец Леонид, я понимаю, куда идти, можешь убрать кисть». В подземелье спускались тяжело. Дед откровенно капризничал, я решил во что бы то ни стало честно доставить его до нужной точки без малейших препирательств. «Коляску нужно парковать не так, а так! Брать за ручки здесь! Ну что же ты?» - кипятился монах. Мне впервые за весь день захотелось молиться. В переходе я спросил монаха: «Отец Леонид, Бог есть?» «Есть! Как же…». Ну тогда ладно…» - ответил… «Вот ты довезешь меня, я за тебя помолюсь» - предложил. «Да не надо, че ты, я же тебя просто так везу…» - ответил.

В вестибюле мы замешкались. Пассажир в инвалидном кресле - это риск. Но дед Леонид, видимо, решил, что я каждый день перевожу инвалидов. Он вытянул ладонь-плавник и указал в сторону подземной кишки, где в зубодробительном грохоте пережевывал самое себя эскалатор. Весь инструктаж упирался в одно предложение: ты иди первый с коляской, я -потом!

Дед еще раз заметил, что я не так паркуюсь. "Еще бы", - подумал я про себя. Через несколько минут мы стояли на ступенях. Катились в недра. Фигура отца Леонида в громадности своей представлялась величавым памятником. Я впервые рассмотрел его окладистую бороду, васильковые, добрейшие, очень молодецкие глаза. «Чем ты занимаешься?» - спросил. «Съемками… ВГИК закончил (на самом деле высшие режиссерские курсы, но так проще). «Как тебя зовут, я забыл». Напомнил. Внизу я поспешил припарковать коляску. Снова не там.

На этот раз из кабинки заорал сотрудник подземки. Его свирепое лицо обросло пятнами. Я плохо понимал, что он кричит. На это раз дед Леонид аккуратно прошел пешком до коляски, которую я убрал подальше от людей, чтобы мужик в кабинке затих. Я оставил пассажира на секунду, подошел к кабинке, приоткрыл дверцу: Слушай, истеричка, успокоительные забыл принять? Ты че орешь? У деда два инсульта, если бы он упал? Сотрудник кабины ответил, что так нельзя. Я назвал его уродом и вернулся к коляске.

Полетела к черту моя исповедь.

«У тебя невеста есть?» «Есть…» - ответил. «Как зовут ее?» - отец Леонид немного оживился. Я стал перебирать имена знакомых подруг, перешел на мировых актрис… Вспомнилась Эмма Уотсон, та, что играла Гермиону в Гарри Поттере. «Эмма». «Эмма?» - чуть озадачился дед. «Ага». «Я помолюсь, чтобы у вас с Эммой все скорее склеилось». «Ладно…» - подумал про себя…

Отец Леонид попросил закатить его в вагон. На другом конце его уже ждали. Он улыбался. Сказал, что надо задружиться. Я не против нормальной дружбы, но сопровождать человека в инвалидном кресле в метро без специалистов - дело опасное. В этом есть даже что-то безответственное. Докатить до подземки - пожалуйста, а дальше необходимо квалифицированное содействие. Говорить об этом я не стал, времени не было...

Я выпрыгнул из состава, захотелось наверх подняться. Вечер окончательно окреп. Теплый воздух сентября - та еще загадка.

В начало: https://t.me/kotoryfilatov/741

Зашел по малой нужде в пристройку, что на Ордынке. У бетонного приступка инвалидное кресло. Рядом, блуждая по округлой траектории, плыл мужик. В красной рубахе навыворот. Алкоголик? Прицелился в него глазами. «Вы последний?». Тот замотал головой, рукой показал на потрепанный фиакр. Понятно. Металлическая дверь распахнулась без ожидаемого скрипа. На пороге проявился дед с огромной седеющей бородой. Желчный сороковатный огненный пучок с потолка едва растекался по кафелю. Горящая лужица отражалась теплыми бликами, заливая могучую фигуру старика контровым освещением.

Мужик в красной рубахе нырнул в проем, дед подползал к своему креслу. Замешкался весь, массивные ботинки под действием сумеречного мрака, будто выросли в объеме. Я предложил свою руку, дед сначала проигнорировал, но перед самым сближением с каркасом экипажа, ухватился за мою длань. «Как зовут?» Я представился. «Никита, значит. Отец Леонид. На Соловках тридцать лет. Два инсульта. Куда идешь?» В тот момент мне очень хотелось в туалет. Но я действительно плохо понимал, куда бы двинулся, если бы не скованные в цепкий узел позывы внизу живота. «К метро» - ответил. «Отлично. Доедем вместе?». «Доедем, только я ща».

Мы выкатили за пределы бетонной ограды. Я роптал на ситуацию получасовой давности. На исповедь я стоял вторым. Даже первым. Но удалился на улицу в силу обстоятельств. Телефонный разговор с заказчикам. Я отказался от дальнейшего сотрудничесива в одном проекте. Щедро платили, но нехорошая колотьба внутри тревожила, лишала покоя. Первый день мы чудом отработали накануне. В три часа ночи вернулся домой. Страшно болела голова. Водитель всю нашу съемочную группу увез на двести километров от места встречи (обещали, что вторая точка находится в сорока километрах). Превышение скорости, проезд по сплошной линии, стрельба из пистолета гражданином из соседнего авто, игнорирование красного сигнала светофора, метание пластикового стаканчина из-под кофе в открытое окно (это ублюдство разозлило больше всего) бездейственное положение ремня безопасности - я зарекся работать с этим заказчиком. Об этом я и говорил по телефону. Мне своя жизнь дороже.

Перед аналоем образовался мужик. В клетчатой рубашке. Я хотел поговорить со священником (знаком с ним лет 12, мужик он нестандартный и мудрый) и тут же убраться из храма, потому что молитва не шла, да и не хотелось особо. Нестепримо ныли ноги, я набрал лишний вес, о, как тяжело стоять когда в тебя всыпали половину цементного мешка. Я в юности таскал цементные мешки. Половина и получается. Я смотрел на икону Спасителя и думал: является ли тяжесть в моем теле, смягчающим обстоятельством? С одной стороны, жрать надо поменьше, но с другой… С другой стороны - тишина, никаких подсказок. Отцы не спешили к своим овцам, пришлось ждать. Я хотел сбежать во время чтения Шестопсалмия, но разговор с толковым отцом перевесил. Я понял, к чему клонится дело, отцы выйдут после чтения Евангелия. Я впал в отчаяние. Сзади теснили люди. Храм уже битком набит, если я сбегу, моя капитуляция станет очевидной для сотен и сотен прихожан. Рассудок говорил, что им плевать на тебя, как и тебе на них, мой славный Ники, потерпи. Оно того стоит. Сердце призывало успокоиться. Я преодолел внутреннюю скорбь и выстоял…

Прошла вечность. К мужичку, который стоял передо мной, подошли две женщины. Мне снова стало очень плохо. Я знаю, что такое женская исповедь. Она может длиться часами. Это многостраничный Декамерон. Я обратился к женщине и сказал, что все же пойду после мужчины. Дама вполоборота сообщила, что они пришли очень рано. Их не было, они могли стоять на задах и возникнуть перед самым таинством. Я сказал, что тоже пришел очень рано. Дама выложила туз: это мой муж, а это моя дочь! Мы - одно целое. Хороший ход. Как мне его отбить? Я хотел сказал, ну так и идите втроем на исповедь одновременно, кучно, под одну епитрахиль, если вы так удачно цитируете! Но не стал. Сказал: не надо сцен. Вышло резко. Но я знаю себя, если бы они хотя бы подошли, сказали, что нам нужно, вот мой супруг, вот моя дочь, мы одно целое… Не было бы проблем.

Продолжение: 👇🏻

Едва успел до закрытия Эрмитажа посмотреть эту картину. Охранники уже закрыли соседний зал, но уступили моей краткой просьбе постоять рядом с автопортретом Ван Дейка. Придворный мастер Карла I. 17 век. В России этого художника ценили всегда.

В Пушкинском висят его произведения. Эрмитаж потрясает своей громадностью. Даже вазоны там увеличены. Один я особенно долго разглядывал.

Оставил друга детства на Гражданском проспекте, где мы всю ночь отмечали его день рождения. Он сильно поседел, в глазах поселилась отстраненная мечтательность. Видит ли он меня, иногда я задавал себе этот вопрос, но тут же запивал его сухим красным. Утром я проснулся рано. Стал танцевать и приплясывать. Друг спал, ему, скорее всего, было тяжело слушать мой тенор. Я рифмовал, комментировал эти рифмы, подражал попсовым исполнителям из девяностых. «Огненная Марина, согрееешь ли ты меняяяя?!!».

Друг проснулся через пять часов.

На набережной Мойки встретилась афроамериканка. Вы не Петр? - спросила. Я отрекомендовался. Разошлись.

В писательском городке Переделкино. Осень все же заработала. Утренняя распогодица не обещает гнетущей жары. Из деревьев вижу клены, осины, высокие прямые сосны. Стволы посыпаны кустодиевским светом. Такой присутствует на картине «Березовая роща». Из колонок играет джаз. Хороший асфальт обильно полит до состояния сырых зеркал.

Я по ночам пишу сонет
Про Волгу, вспоротый песок
Оливковый, пушистый плед,
Наброшенный на хуторок

На весла напирает дед
Над лодкой вьется фимиам
И в сизом паре сигарет
Дед вспоминает Валаам

Хотел остаться, но жена
Четвертая, а тянет к Ире,
К той, что гуляет у холма
Какой тут к черту монастырь…

Пропал вдали тот хуторок
И дед, и весла, и стога,
И в соснах хладный островок
Сонета кончилась строка…

Н. Филатов

На богослужение в Антипу я опоздал. За окном стемнело. Я облокотился о балюстраду, чтобы обрести опору для туловища. Пусть душа поживет в нем ближайший час посвободнее. Весь иконостас покрылся черными пятнами, поместившимися на ликах, одеждах. Непроглядный космос сочился из деревянной перегородки, закрывающей алтарную часть храма. Лишь вздувшиеся перекрестья ярусов лоснились маслянистыми бликами.

Часть балюстрады рухнула, я провалился вниз. Перелом шеи, размолотый копчик, съехавший носок с правой ноги, кровавая взвесь с металлическим оттенком в горле. Я лежал на холодных плитах, обдуваемый московским сквозняком. На дворе полночь.

Мне не выбраться из такого модного места без посторонней помощи. Я попробовал согнуть кисть, но она не слушалась. Руку вывернуло будто после неудачной оплеухи снежному барсу, который собирался меня пожрать. Что делать с зубами? Есть у меня православный знакомый, владелец нескольких клиник. Но кажется, он стал непоминающим, третий год пилит ролики, что антихрист вот-вот. Талантливый мужик, но немного сошел с ума. Стоит ли обращаться к нему, чтобы вставить обратно зубы? Или начать с того, чтобы остановить кровотечение из бочины. Кажется я уронил подсвечник, распорол им часть корпуса. Свечница расстроится. Они ведь так привыкают к этому железу, так его гладят тряпочками. Жалко подсвечник. И немного меня. И загустевшие сумерки, что не успел впитать напоследок уставшими глазами. Есенин вспомнился.

Жаль мне себя немного,
Жалко бездомных собак.
Эта прямая дорога
Меня привела в кабак.

На службу я пришел трезвым. Пришел помолиться за свою душу. Началась "суета нездоровая", как пел Гнойный в песне «Биография». Службу не остановили, мне показалось, что я увидел ангела. Неужели это конец. Я не успел купить губки, зато купил освежитель в туалетную комнату, дорогой, приземистой формы, белая гэобразная кнопка (ее отпечатали на 3d- принтере?) с плавным нажатием. «Тут не болит?». Спросил мужчина. Я молчу, мне невозможно отвечать. Челюсть съехала. «Он умер». Я хочу ответить, что я не умер, продолжайте молитву. Мужик увидел знакомца, стал с ним христосоваться. Три раза у них получилось. "Можете меня причастить", - хочу сказать приятелям. "Но я ел стейк накануне, решаемо?". Ушли в притвор. Я пытаюсь начать по памяти: "Хотя ясти, человече, Тело Владычне...". Ворсинки из говядины высвободились, поскольку зубы раскрошились. Липкое месиво во рту. «Зубы грешников сокрушил еси». Заслужил, че…

Накануне я рассказал товарищу о руках, которые несколько болели. Он ответил, что это испытание, мол, его тетю разбил инсульт на склоне лет. Не люблю такие готовые шаблоны на все случаи жизни. Может быть, он такими топорными заготовками сражается с наследственным фактором? Вроде бы товарищ либерал, но мыслит скованно. Впрочем, я, распластавшийся под сводом уютной церковки, даже носок поправить не могу.

Позовите попа, кажется, я только что осудил товарища. Или не осудил, а сказал то, что думаю? Второе, конечно. Попа не нужно, лучше доктора.

Вторая часть балюстрады рухнула. Прямо на меня. Черное облако, вечер тих и прозрачен. Во дворике в светлых штанах аккуратно ходит половозрелый Вадим и ищет к кому бы пристроиться. "Приорганизоваться" - уточняет писатель Андрей Платонов. "Половой истекая истомою" - добавляет поэт Есенин. Вот, они, мои ангелы! Пришли за мной!

Finis coronat opus.

Меня воскресил Арсений. Та же улыбка. Я не видел его несколько лет. Завязалась шепотливая беседа, я ждал, что начнется шиканье недовольных богомолок, или мужское покряхтывание, но ничего. И балюстрада цела. Никаких кровавых пятен на полу. Рука, прочно опиравшаяся об ограждение, рассекла воздух, сцепилась в кратком хвате с Арсениевой дланью, вернулась на место.

Я продолжил молиться. Мне это всегда очень сложно дается. Я человек, влекомый беспокойным воображением. Туда-сюда…

Анастасия Рахлина - матушка Иулиания. Мне нужно было посоветоваться, я уже тогда знал, что женщина она нестандартно мыслящая, можно обсудить ситуацию. Минут сорок я советовался. А через несколько дней мне сказали, все эти минуты я общался с человеком, болеющим раком. Я не знал, что у нее онкология. Знал, что она гражданская жена Башлачева. Она терпеливо меня выслушала, сказала, что я не туда гружусь.

Я был на ее отпевании. Еще там был музыкант из группы Звуки Му. Через некоторое время он трагически погибнет. Провалится под лед. На отпевание я ехал в машине Аладдина. Он мрачный христианин. Спокойный, с удивительно красивыми, грустными глазами. Он имел странное свойство обрубать предложения. Недоговаривать. Как будто самую суть он старался вложить в первую часть фразы. Выходило так, что остаток изречения имел как бы факультативный окрас. «Ты едешь проститься…». Понимать это можно было так: «Ты едешь на отпевание. Это дело».