Субботин

ГЛАВА 2. Софи

Глаза Софи ярко сияли, словно в них отражались все огни ярмарки. Это была не та большая и настоящая ярмарка штата, которая случалась в конце лета – начале осени, а скромная, местная. Она не посягала на лавры главного фестиваля, но в ней таилось своё уютное волшебство. Старенькие аттракционы нехотя вращались между протоптанных посетителями дорожек, в тире крашеные мишени в виде фигурок уток и зайцев после многочисленных попаданий облупились, а по соседству продавали сладкую вату, кукурузных собачек и карамельные яблоки. Над этой суетой, важно громыхая и трясясь, крутилось огромное железное колесо обозрения.

– Ты никогда не бывала на ярмарках? – спросил Квентин, видя, как Софи, точно ребёнка, заворожили звуки, огни и запахи.

Она качнула головой, не отрывая взгляда от пёстрого шатра с красно-жёлтой спиралью, под которым клоун с потёкшим гримом уговаривал немолодую пару накинуть кольцо на мишень в виде головы слона.
Квентин гордо посматривал на девушку, довольный тем, что сумел так незамысловато произвести на неё впечатление.
«Как удачно ярмарка подвернулась», – подумал он и спросил:

– Послушай, а ты не рассказала, откуда ты родом?
– Монтана, – тут же ответила Софи. – Городок без названия.
– На указателях так и написано?

Софи улыбнулась.

– Нет. Просто его никто не знает.
– Зачем ты оттуда уехала?
– За счастьем! – лукаво подмигнула девушка и, схватив Квентина за руку, потянула его вглубь ярмарки, туда, где громкая музыка заставляла живее мигать огни иллюминации. Девушке нестерпимо хотелось попасть в «Дом ужасов».

Квентин был неглупым малым и сообразил, что Софи – натура чувственная. Её приводили в восторг даже традиционные для тех краёв места для свиданий. Мексиканское кафе, автокинотеатр со спагетти-вестернами, лошадиная ферма, а однажды Квентин свозил её в соседний штат на монстр-трак. Это зрелище привело Софи в сильнейшее возбуждение: по дороге домой она, как девчонка, без умолку пересказывала увиденное, подражая рычанию моторов и скрежету металла.

Незаметно Квентин сам проникся переживаниями Софи и стал нуждаться в румянце, вспыхивающем на её лице при новом впечатлении. Любого человека красит радость, но Софи в такие минуты казалась ему абсолютно неотразимой с её серыми густо обведёнными чёрным карандашом глазами, ярко-алыми губами и русыми волосами. Ему очень нравились её волосы. Особенно, когда она наклоняла голову и, проводя тонкой рукой под ними, перекидывала свисающие локоны за плечо. В такие мгновения Квентин испытывал необъяснимую благодарность Софи, сам не понимая за что, желая при этом удивлять её всё больше и чаще. Это стало зависимостью, и он не мог избавиться от сладостного чувства – быть причиной её радости.

Квентин держал слово, данное при знакомстве, и не торопил события. Но одновременно он ощутил незаметный, почти неосязаемый холодок, идущий от Софи. Она не давала повода для жалоб, напротив, казалось, всё идёт как нельзя лучше. Она была мила, поддерживала разговор, искромётно шутила и внимательно выслушивала мысли юноши, но всё же это было не то, на что он рассчитывал. Обыкновенного для таких случаев сближения не происходило. И когда беспокойство Квентина начало превращаться в страх от неизвестности, он поделился своими переживаниями.

– Квентин, – сказала Софи, нежно дотронувшись до его плеча, когда они сидели на капоте его «Тайоты», – вижу, ты волнуешься, но зря. Мне теперь нужно время, чтобы довериться человеку. Надеюсь, ты меня понимаешь.
– Что значит теперь? – переспросил он. – От чего ты бежала из своего города?
– Закат сегодня был прекрасен, – задумчиво сказала она. – А теперь… отвези меня домой.

– У неё был травматичный опыт, – с ядовитой усмешкой сказал Стив, приятель Квентина, когда они стояли на парковке после тренировки. – И теперь она боится каждого парня вроде тебя. А ты покажи ей, что основательно подходишь к делу. Например, позови домой, познакомь с отцом.

Стив говорил это по злому шутя, потому что все в городе знали, кто такой Гаррет Паркс – отец Квентина. Но Квентин, находясь в отчаянии, уже шуток не понимал.

– Она чёрная? Латинас? – первым делом спросил отец.

АМЕРИКАНСКАЯ ДРАМА

ГЛАВА 1. Яркий макияж

– Я буду ждать тебя в закусочной на заправке. Ну, помнишь, милый, там, где мы ещё смеялись, что на вывеске половина огней не горит и кажется, что ковбой стреляет не в спину койоту, а в испуганного кролика?

Сжимая её в объятиях, он решил, что в эту роковую минуту, на пороге перемен, которые разделят их жизнь на «до» и «после», он обязан её поцеловать. Он знал это по сценам из фильмов. Но она, как и прежде, нежно уклонилась от губ и, положив подбородок ему на плечо, зашептала на ухо:

– Я буду ждать тебя. Я буду ждать тебя столько, сколько потребуется. Пообещай, что вернёшься!
– Обещаю, – как в горячке, пробормотал он.
– Возвращайся, покончив с этим, и мы навсегда будем вместе.

Она ласково освободилась из объятий и прямо посмотрела в его зелёные глаза, будто гипнотизируя. Больше они не сказали ни слова, и он поспешил к старенькой бежевой «Тойоте». Напоследок, перед тем как сесть за руль, он обернулся, чтобы получить воздушный поцелуй, а затем, поднимая клубы пыли, погнал автомобиль по шоссе к своему дому. Она сделала пару шагов в сторону удалявшегося Квентина и глубоко вздохнула.

Он познакомился с Софи в начале лета три месяца назад. Рыжеволосый семнадцатилетний юноша с белёсой кожей, спортивного телосложения, простоватым лицом и прямодушным нравом. Квентин увидел её в забегаловке, где она подрабатывала официанткой. Она привлекла его внимание ярким, необычным для той консервативной глуши, где жил Квентин, макияжем. Так у них в небольшом городке никто не красился. Девушка будто кричала – заметьте меня! И, преодолев первую робость, молодой человек заехал вечером в «Тёплый приём», чтобы познакомиться.

– Привет! – сказал парень, садясь к стойке, за которой суетилась Софи. – Меня зовут Квентин! Ты недавно в нашем городе? Раньше я тебя не видел.
– Ты знаешь всех в городе? – с брезгливым недоверием спросила Софи.

Её голос был глубоким, с хрипотцой. Квентин тогда подумал о двух вещах. Во-первых: сколько ей лет, ведь за этой чёртовой штукатуркой не разберёшь! И второе: она англичанка? Акцент странный.

– Нет, не всех, – простодушно улыбнулся Квентин, – но своего возраста знаю многих.
– Так что ты хочешь, Квентин-всезнайка? – спросила девушка, положив перед ним руки на стойку и сжав губы.
– Оу, оу, – приподняв перед собой руки, картинно откинулся Квентин. – Ничего такого. Просто хотел узнать, когда ты заканчиваешь работу. Может быть…
– Ты мне неинтересен! – резко ответила девушка.

Молодой человек скривился в улыбке, поднялся и отправился к выходу. Но вдруг остановился перед дверью и вновь вернулся.

– Давай ещё раз попробуем! – предложил он. – Ты наверно думаешь, что я из тех парней, которым от девчонок нужно только одно. И я уверен, что, переехав в нашу дыру и работая в этой забегаловке, ты с чем-то подобным уже сталкивалась, верно?
– У меня много работы, – сказала девушка, протирая за ним стойку.
– Но я хороший человек! Нет, правда, я хороший парень, – не отставал Квентин. – И не повезу тебя на парковку, чтобы покувыркаться на заднем сидении. Если не веришь, можешь спросить у любого, кто такой Квентин Паркс, и тебе ответят. Я почти отличник, занимаюсь футболом. С театром у меня не очень, но я выступал в том году на фестивале штата по игре на гитаре и занял четвёртое место. В будущем я поступлю в военную академию…

Квентин продолжал перечислять свои достоинства и не замечал, как выражение лица Софи становилось мягче. Она уже кокетливо склонила голову набок и сдерживала улыбку, смотря, как самоуверенно горячится перед ней юноша. Наконец, Квентин не выдержал:

– Но если теперь, когда я всё рассказал, ты не хочешь назвать своё имя…

Он поднялся и с горделивой осанкой вновь пошёл к выходу. Шагая, он испытал чувство, похожее на разочарование. Любые отказы он переживал болезненно и, взявшись за дверную ручку, он даже подумал ещё раз вернуться, как услышал:

– Софи. Меня зовут Софи, – сказала девушка.

Сердце Квентина больно застучало в груди, будто он только что отошёл от края пропасти.

– Завтра в восемь. Здесь, – закончила девушка.

Квентин смущённо улыбнулся и вышел.

ИЗМЕНА

– Зря мы туда идём.
– Не гомони. Сейчас всё улажу. Он же человек, должен войти в положение, – успокаивающе жестикулировал сутулый Гусин своему приятелю, идущему пружинистой, но мягкой, словно крадущейся походкой.
– Он – бандит! А значит подонок, а не человек. Сколько за ним убийств, ты хоть знаешь? – резко возразил он.
– Это слухи, только слухи! – пугливо запротестовал Гусин.

Приятель махнул рукой и тут же поморщился. Рука после ранения ещё ныла. Они подошли к ярко освещённому ночному клубу, фасад которого сверкал разноцветными огнями. Внутри грохотала музыка, от кальянного дыма и паров алкоголя воздух был тяжёл и вязок.
Приятели двинулись через тёмный зал, протискиваясь мимо припадочно дёргающихся под ритм человеческих фигур. В глубине, в комнате за тяжёлыми шторами за овальным столом сидел Скотов. Он, с огромной лысой головой, массивной челюстью и квадратными плечами, восседал на кожаном диване в окружении девиц и приближённых. Однотипные девушки пили коктейли и звонко смеялись от шуток бандитов.
Гусин отодвинул штору и проскользнул в комнату. Следом, пригнув голову, вошёл его приятель и брезгливо осмотрелся. По всем признакам он не часто посещал такие места.

– Гусин! – воскликнул Скотов глухим гортанным голосом. – Что ты тут делаешь? Это место не для тебя. Если пришёл узнать о своей жене – забудь о ней, Гусин!
– Н-нет, я не по поводу жены, Олег Борисович, – замотал головой Гусин, и его фигура ещё больше ссутулилась.

Скотов приподнял бровь, с любопытством рассматривая гостя, затем повернулся и взглядом приказал дать ему стул. Гусин сел.

– Выпьешь? – спросил Скотов.
– Нет.
– С чем пришёл?
– Олег Борисович, вы же знаете, – скоро забормотал Гусин, – я в безвыходном положении, иначе бы не пришёл. После того, как моя жена ушла и забрала весь бизнес… Двадцать лет, Олег Борисович, но я не о том. Ребёнка она мне оставила, а у нас мальчик особенный, она вам, наверно, говорила. Ему уход нужен, а я ни работать, ни сиделку нанять не могу. Деньги нужны. Реабилитацию прерывать нельзя, иначе… Я вам сейчас его покажу! Вы поймёте! – Гусин судорожно выхватил телефон и принялся разыскивать фотографию сына.
– Не надо, – остановил его Скотов и задумался.

В сердце Гусина зародилась надежда.

– Так что ты хочешь, Гусин? – спросил наконец Скотов.
– Олег Борисович, – замялся проситель, – если бы вы дали мне немного из тех денег, которые забрала жена и которые теперь…
– Стоп-стоп, – перебил его Скотов. – Я не ослышался, ты просишь у меня денег?

Гусин только мигнул глазами. Скотов долго смотрел на него, а затем разразился страшным искренним смехом, раздавшимся из его пасти, брызнув на Гусина слюной.

– Ты хочешь взять у меня денег, Гусин? – переспросил Скотов. – Да ты спятил! Твоя жена говорила мне, что ты либерал, это верно? А за убеждения надо страдать, Гусин. Понимаешь, в чём дело, либерализм – это утопия. Чтобы жить при либеральной свободе, каждый человек должен обладать высокими нравственными принципами, чтобы без указки и насилия по своей воле быть честным, справедливым и заботиться о благе ближнего. А таких, Гусин, практически нет. Теперь ты понимаешь, как облажался? Жена тебя обманула, наставила рога и ушла ко мне, да ещё и бизнес твой забрала, бросив тебя с больным ребёнком. Ты думаешь, она испытывает угрызения совести, страдает? Ничего подобного! Ей плевать. Она виновата? Нет! Это ты виноват, Гусин, потому что пустил всё на самотёк. Надеялся, что она поймёт, образумится, доверял. Или возьми меня – мне твоих денег не хватит даже на покутить. А у тебя сын больной. Надеешься, что я дам тебе денег? Чёрта с два! А знаешь почему? Потому что мне тоже плевать. Как и твоей жене. Как и всем вокруг! Поэтому пошли к чёрту отсюда, либералы.

Скотов покосился на приятеля Гусина, который молча стоял у входа.

– Он не либерал, – тихо пробормотал Гусин, опустив глаза в пол.
– А кто?
– Я – консерватор, – ровно отозвался приятель, доставая что-то из-под пиджака.

Брезгливо вытирая со своих лиц и ладоней чужую кровь, Гусин с приятелем выходили из ночного клуба под истеричные женские визги. В тот день Гусин впервые изменил свои взгляды.

ТРИ ПОПУТКИ

– Смотри, Макс, какой остановился!

На обочине ночного шоссе, по обеим сторонам которого раскинулись голые поля, замер чёрный седан. Его отполированный корпус элегантно поигрывал в свете жёлтой луны и мерцающих звёзд. Ян и Макс, отягощённые увесистыми рюкзаками, нелепо раскачиваясь, поспешили к автомобилю.

– Куда едете, ребята? – стекло пассажирской двери опустилось и в окне показалось бритое подвижное лицо водителя.
– Тут одна дорога, – ответил Ян.
– Дорога одна, а стороны две. На запад? Садитесь, – дружелюбно подмигнул мужчина.

Как только седан тронулся, водитель спросил:

– Хорошей жизни ищете? Там, куда едете, её много!
– Вы там были? – спросил Макс, сидящий рядом с водителем.
– Я сам оттуда!

Пассажиры переглянулись.

– И как там? – оживился на заднем сидении Ян.
– Прекрасно! – глядя в зеркало заднего вида, ответил водитель. – Права и свободы, чистая энергетика, богатство и процветание.
– Значит это правда, – затаив дыхание, пробормотал Макс.
– А нам врали! – ударив кулаком в ладонь, рассердился Ян.
– Люди там улыбаются друг другу, – сладко продолжал водитель. – Свободомыслие, отсутствие запретов и вождей. Забота большинства о меньшинстве, а воздух! Вы никогда не дышали таким воздухом. Не скрою, там рай!

Всю дорогу водитель рассказывал о родине, постоянно повторяя, что еда, жильё и одежда там в изобилии, а работа только для саморазвития. Но вдруг седан сбавил ход и остановился.

– Дальше ехать не могу, – сообщил водитель. – Это ваш путь. Проделайте его сами!

Оставив друзей на обочине, седан дал газу и скрылся в ночи.

– Будет ещё попутка! – подбодрил Яна Макс.

И искатели лучшей жизни зашагали в сторону, откуда никогда не поднимается солнце. Новая попутка объявилась скоро. Грохочущее чудо ещё не успело нагнать путников, как они услышали музыку, ревевшую в салоне весёлого автобуса.

– Подвезти? – поинтересовался возбуждённый смуглолицый мужчина с пассажирского сидения и задал странный вопрос: – Кого хотите, мальчика или девочку?
– Что? – переспросил Ян.
– Говорю, мальчика или девочку? – повторил смуглый. – Или у вас экзотический вкус? Тут свобода нравов. Прошу на борт!

Приятели ещё какое-то время помялись перед расписанной в радужные цвета открытой дверью, но затем, взглянув на луну, дорогу и поля, поёжились и полезли внутрь. В салоне их окутал тяжёлый и вязкий туман, дрожащий от ударов оглушительной музыки. Влекомые множеством рук, гости погрузились в вихрь красок, звуков и тел. Жаркие прикосновения и откровенные взгляды уронили их за грань реальности…
Когда автобус остановился, Ян и Макс, спотыкаясь, выбрались на свежий воздух и закашлялись. К горлу подступила тошнота, а на душе было муторно, словно за малое время они потеряли нечто ценное. Внутри скреблось неприятное чувство, от которого хотелось избавиться, но не было сил даже говорить об этом. Наконец, не выдержав, Ян неожиданно захихикал. Макс посмотрел на него с удивлением, но и по его лицу расползлась улыбка. И смех двух приятелей, неудержимый, дикий, разрушил тишину ночи.

Третья попутка подъехала тихо и незаметно для путников. Задняя дверь сама откинулась, и приятели молча сели внутрь. Это был антикварный автомобиль с круглыми фарами и гнутыми волной крыльями.

– На запад? – прозвучал сухой голос водителя.

Путешественники кивнули, и автомобиль сорвался с места.

– Знаете, что нужно этому миру? – заговорил водитель, не поворачивая головы. – Подчинение. Многие народы желают посеять хаос, сомневаясь в цивилизационном превосходстве Запада. Но никому не дозволено выступать против свободы и демократии. Наша миссия – указать всем на их место и жестоко наказать бунтарей.

В полумраке салона приятели с трудом различили, что водитель одет в чёрную военную форму с фуражкой, из-под козырька которой, не моргая, смотрели на луну неживые глаза. Когда он обернулся, Ян с ужасом увидел на его воротнике две серебристые молнии. А Макс закричал:

– Стена, перед нами стена!
– Препятствия не для нас, – спокойно сообщил водитель и прибавил газу. – Мы поставим их на колени!

Звук рокового удара раздался в тот миг, когда на востоке стало подниматься солнце.

МАСШТАБ

Спустя девять лет, как я покинул Тихий Луг, мне довелось вернуться и побывать на праздновании Дня родного города. За это время я успел открыть небольшое дело и скопить первый капитал. Несмотря на древнюю историю, городок наш маленький и небогатый. Как мне стало потом известно, приглашали меня не просто так, а с умыслом. Я был одним из немногих удачливых предпринимателей Тихого Луга, который сумел выбиться в люди, поэтому местная администрация очень рассчитывала на мою помощь. Ехать не хотелось, но по молодости и неопытности я посчитал, что отказываться от приглашения невежливо и, несмотря на сложный рабочий график, отправился на свою малую родину.

Знакомые с детства места накрыли меня волной ностальгии. Я знал, что многие из моих друзей и приятелей разъехались, однако мне было достоверно известно, что Димка Анюткин продолжал жить со своей мамой на улице Ленина в доме номер 3, квартире 8. Не в силах сдержать чувства, я остановил автомобиль возле знакомого дома и, весело взбежав на второй этаж, позвонил в облупленную дверь.

– Здравствуйте, Мария Алексеевна, а Дмитрий дома? – спросил я маму Анюткина.

Неопрятная женщина долго и с подозрением, не узнав, изучала меня, но, рассмотрев на мне приличный костюм, решилась ответить без дружелюбия:

– Его задержали. Завтра суд. На митинге взяли.

Из короткого диалога не без удивления я узнал, что Димка присоединился к местному оппозиционному объединению и в свободное от дежурства на складе время посвятил себя политике и организации протестов.

После уличных торжеств меня пригласили к главе города. По обыкновению я надеялся на банкет, но вместо этого толстый краснолицый чиновник начал рассказывать мне о занудных мелочах. Говорил, что не хватает денег на починку моста, жаловался, что бюджет куц и неплохо бы облагородить сквер. А если запустить в этом сквере старый фонтан, то для горожан это стало бы настоящим праздником. Я безразлично слушал, а сам думал о Димке. Смелый человек. Масштабный. Наверно, сражается за убеждения и страдает за них, а мне тут про гнилой мост. Небольшими деньгами я откупился, но их хватило, кажется, только на покраску фонарей. На том я и уехал.

Ровно через год я вновь посетил Тихий Луг. Формальным поводом снова выступил День рождения города, но на самом деле я хотел пообщаться с Анюткиным. За делами я не вспоминал о нём до известия о его аресте. По дороге к дому номер 3 на улице Ленина я надеялся, что всё обошлось, и он вернулся к нормальной жизни. Меня встретил тот же облупленный подъезд, те же скрипучие ступени и та же дверь, которую я помнил с детства.

— Здравствуйте, Мария Алексеевна. Как вы? Дмитрий дома? — спросил я у женщины, чьё лицо за год стало грубее и резче.
— Арестован он, – равнодушно сказала она, вытирая руки о полотенце. – Теперь насовсем. Уголовное дело завели. Нападение на полицейского на митинге...

На совете депутатов Тихого Луга, где обсуждался вопрос о том, в какой цвет красить лавочки у подъездов, я откровенно скучал. «Эх, Димка, Димка!» – думал я. – «Не интересуют тебя дурацкие скамейки, ты о другом, ты – о масштабе».
На этот раз я откупился чуть большей суммой, но пообещал себе, что больше в Тихий Луг, где меня воспринимали исключительно как бездонный кошелёк для пополнения местного бюджета, я не вернусь.

Четыре года я держал своё обещание. Однако при возникшей необходимости решить некоторые наследственные вопросы личного свойства мне пришлось вновь посетить Тихий Луг. Проезжая по улице Ленина, я вспомнил Димку Анюткина и мне захотелось узнать, чем кончилась его история. На пороге знакомой квартиры меня встретила его уже совсем постаревшая седая мама.

– Его полгода как убили, – сказала она без сожаления. – Сбежал и поехал воевать за Украину против России. Там и погиб.

Я стоял возле подъезда, смотрел на опадающие листья и думал: «Задержания, аресты, суды, тюрьма, предательство, смерть. Прожил человек жизнь. Масштаб».

На следующий день, неожиданно для себя, я пришёл в кабинет главы города без приглашения с желанием узнать, во сколько обойдётся ремонт моста и фонтана. Я решил, что их непременно надо починить.

ЖЕРТВА

– Душенька! Беда, беда!
– Хватит стонать, Жак! Соберись и объясни, что случилось.
– Ограбление! На меня напала банда!

Мари Дюваль, жена депутата Европарламента Жака Дюваля, как любая женщина в такой ситуации, сначала испугалась и схватилась за голову. Но, бросив взгляд на своего жалкого, щуплого, плешивого муженька, быстро вспомнила, кто в доме хозяин, и оправилась. Она отняла от головы свои большие красные руки и грозно скрестила их на груди.

– Жак, давай по порядку! – приказала она.

Тот задыхался, беспомощно махал руками и трясся мелкой дрожью, пытаясь сбросить пальто.

– Напали! – слезливо всхлипывал он. – Сейчас иду домой, а ты знаешь, душенька, Париж теперь не тот, что был раньше. Уже не знаешь, где Париж, а где Африка – сумасшедшая глобализация!
– А кто виноват? – проворчала жена.
– Не сейчас, душенька, умоляю, не сейчас! Мы делаем всё, чтобы наладить жизнь. Новый пакет санкций против Москвы…
– Короче! – сурово отрезала Мари.
– Так вот… Дай хоть воды… Иду я, значит, – тут Дюваль прильнул к стакану воды, выпил его залпом и, отдышавшись, продолжил: – По Рейно. Знаешь, там ещё осталась одна липа, не порченная крысами…
– Короче! – рявкнула жена.
– Словом, выходят двое, и сзади ещё трое. Я сразу всё понял. Попрощался с телефоном, часами, сумкой. А они меня палкой в затылок! Искры из глаз, я – на четвереньки, ну думаю, всё – прощай жизнь. И вдруг появляется белый громила. Всех разогнал, меня поднял, отряхнул, вежливо поинтересовался о самочувствии…
– Так тебя не ограбили, – перебила жена.
– Не ограбили, но стряслась трагедия, настоящая беда! – взвился Дюваль. – Дослушай, наконец. Я поблагодарил спасителя, дал ему визитку. Но я не подозревал! Он ведь, подлец, на французском лучше меня говорит. Спрашиваю, как вас зовут? А он мне – Олег Горохов, говорит. Го-ро-хов!

Тут Дюваль обличающее поднял палец, но Мари только молча нахмурила брови.

– Не понимаешь? – взметнулся Дюваль. – Это был русский!
– И что? Он же тебя не ограбил.
– Ох, если бы он, душенька! Моя карьера сразу бы пошла в гору! Представь: одичавший от нищеты в своей стране русский эмигрант напал на европейского депутата! Заголовки, интервью… А можно ещё мысль о покушении подпустить! Авторитет мой растёт! Но беда в том, что он меня не ограбил, а спас! Понимаешь? Спас! А я ему ещё свою визитку, дурак, дал. Моей карьере конец!
– Не мели чепуху, Жак! – рассердилась жена. – Ступай умываться и ложись спать!
– Как ты в толк не возьмёшь?! – рассердился Дюваль. – Завтра о моей связи с русскими узнают все.
– Кто узнает?
– Полиция, журналисты, оппозиция. А ну как он позвонит или напишет мне? И у меня спросят, что общего у вас с этим русским? Почему это он вас спас? Что вы ему пообещали взамен? Ещё решат, что у меня встреча с ним была назначена на той грязной улице подальше от посторонних глаз. Скандал, грандиозный, политический!
– Чушь! – отозвалась Мари.
– У тебя всё чушь! – заметался по прихожей Дюваль. – А у меня репутация. Будто тебе неизвестно, какие сейчас настроения в Европе? Ты знаешь, что случилось с Лефевром, когда выяснилось, что у него дома есть собрание сочинений Льва Толстого? Его обвинили в изнасиловании пяти горничных! И это только в первый час после заселения в отель. При том, что ему вообще не нравятся женщины! А тут дело почище литературы будет.

Мари подняла к потолку глаза и вздохнула.

– Надо исправлять положение! – решительно объявил Дюваль и стал обратно натягивать пальто.
– Что ты ещё задумал, дурак?!

Но Дюваль лишь подмигнул и захлопнул за собой дверь. Всю ночь евродепутата не было дома. Лишь под утро Мари услышала, как некто со стоном протиснулся в квартиру. Выйдя из спальни, она ахнула. Перед ней стоял Дюваль. Он улыбался, хотя вид его был удручающим: порванное пальто, вывернутые карманы, перебитый нос и багровое пятно на боку.

– Боже, Жак, что с тобой?
– Всё в порядке, душенька, – еле передвигая ноги, сообщил Дюваль и опустился на пол. – Меня первоклассно ограбили и даже пырнули ножом. И пусть Горохов говорит, что хочет, но теперь никому в голову не взбредёт дикая мысль, что этой ночью меня мог спасти какой-то русский.

БРЕТЁР

– Говорят, что вы искусно владеете шпагой, равно как и пистолетом, и не проиграли ни одной дуэли. Это правда?
– Если я жив и сейчас сижу перед вами, вряд ли здесь может быть ошибка.
– Тогда прошу, научите меня вашему ремеслу.

В небольшой усадьбе, окружённой запущенным садом, в гостиной дома сидели двое. Окно было распахнуто, и в комнату проникал аромат надвигающейся грозы. Хозяин, средних лет мужчина скромного телосложения, с серо-голубыми глазами и длинным орлиным носом с досадой улыбнулся в ответ:

– Вы ошиблись, юноша, я не обучаю обращению с оружием.
– Помилуйте, – с жаром возразил гость – безусый молодой человек со здоровым румянцем, бойким взглядом и каштановыми непослушными вихрами. – Возможно, вы не учитель, но вы тот самый знаменитый бретёр, который объездил всю Европу и вызывал на поединок всякого, кто не соблюдал законы чести! И всегда убивали подлеца. Откройте секрет искусства вызова на дуэль и победы в ней.

Бретёр встал и, заложив руки за спину, подошёл к окну, устремив взгляд в сад.

– Я хорошо оплачу ваш труд, – добавил молодой человек.
– Вы вновь ошиблись, дорогой друг, – не оборачиваясь сказал хозяин. – Поверьте, нет в мире человека добрее меня.
– Разве, – с недоверием усмехнулся юноша. – Не хотите ли вы сказать, что и комнаты трофеев не существует, где по слухам, вы собираете вещи убитых противников?
– Желаете на неё взглянуть? Что ж, извольте, – пожал плечами бретёр и повёл молодого человека по длинной анфиладе, ведущей к большой комнате без окон.

Её стены были увешаны шпагами, саблями и пистолетами. На полках лежали медальоны, часы, перчатки, очевидно, принадлежавшие разным людям. В центре комнаты стоял стол, усыпанный конвертами и бумагами, покрытыми бурыми пятнами. Юноша застыл на пороге.

– Потрясающе, – прошептал он и подбежал к одной из шпаг, украшенной драгоценными камнями: – А это чья, кого вы убили?
– Мне горько это вспоминать, – мрачно сказал бретёр. – Это было во Франции. Пустяковый повод. Он протиснулся в дверь вперёд меня. Я говорил ему, брат, забудем неловкость, прекратим ссору, я не держу на тебя зла. Мы ещё можем стать друзьями. Но чем больше я успокаивал его, проявляя любовь и сострадание, тем сильнее набухали вены на его висках и краснели глаза… Что ж… Мне пришлось его заколоть.

Юноша с недоверием посмотрел на бретёра, а тот печально вздохнул и добавил:

– Как свинью…
– Хорошо, а это чья? – подойдя к другому трофею, спросил молодой человек, указывая на шляпу с дырой.
– Мне горько это вспоминать, – вновь отозвался бретёр. – Это случилось в Вене. Пустяковый повод. Он покусился на мою лошадь. Я уверял, что не держу на него зла. Видя его плачевное положение, я даже благородно предложил ему денег. Но чем больше я проявлял к несчастному доброту и человеколюбие, тем злее становился его взгляд и крепче сжимались кулаки. Пришлось его застрелить.
– Как свинью? – уточнил юноша.

Бретёр виновато развёл руками.

– А это чьи? – юноша указал на карманные часы с трещиной на стекле.
– Мне горько это вспоминать, – повторил бретёр. – Это произошло в Лондоне. Пустяковый повод. Он толкнул меня на балу. Я сказал, брат, не стоит затевать из-за мелочи ссору, забудем это ради гармонии и мира. Но чем больше я демонстрировал своё братолюбие, тем жарче закипала в нём дьявольская ненависть. В конце концов, я вышел на поединок и… – Бретёр вздохнул. – Как свинью…
– А знаете что, милостивый государь, – вдруг обернулся юноша к хозяину дома и глаза его вспыхнули. – Я понял! Вы и правда не бретёр! Вы – трус и телёнок! Мне стыдно, что я пришёл просить вас стать моим учителем. Вы недостойно носите звание лучшего дуэлянта!
– Юный друг, прошу тебя, – мягко перебил гостя бретёр, – не надо начинать ссору.
– Вы… Вы…– юноша задыхался от злобы. – Заячья душа, вы позорите искусство дуэли…
– Мы ещё можем стать друзьями…
– Вы запятнали свою честь! А теперь и мою!
– Ради будущего согласия и общего блага…– задушевно продолжал бретёр.
– Дуэль! Я вызываю тебя, сукиного сына, на дуэль! – кричал юноша.

Бретёр вздохнул, посмотрел на стену, словно выискивая на ней пустое место и ответил:

– Мне будет горько это вспоминать…

ПОСЛЕДНИЙ ШАНС

Эрик Кесслер вошел в кабинет Анны Линцер с искренней улыбкой, демонстрируя, несмотря на солидный возраст, крепкие белые зубы. Линцер, блондинка средних лет с механической мимикой тщательно отполированного лица, тоже встретила гостя улыбкой, только не искренней, а скорее мёртвой.

— Фрау Линцер, наконец-то мне удалось вас увидеть! — воскликнул Кесслер, поспешно присаживаясь к столу. – Вы мой последний шанс!

Он так торопился, что забыл расстегнуть пуговицу на пиджаке, и редко надеваемый костюм стянул его плечи, пойдя складками по широкой спине.

– Много лет на выборах голосую только за вашу партию, – продолжал Кесслер, – и вот жизнь заставила обратиться к вам за помощью напрямую. Надеюсь, вы не откажете.
– Конечно-конечно, – закивала Линцер. – Всё, что в моих силах…
– Очень благодарен! – обрадовался Кесслер. – Тогда сразу к делу! Я владелец небольшой фабрики на окраине Гютерсло, той, что у железной дороги. Мы занимаемся производством компонентов для сельхозтехники, таких как приводные ремни, шестерни и трансмиссии. Но в последнее время в связи с решением правительства отказаться от российского газа фабрика испытывает трудности. Не могли бы вы мне помочь?
– Разумеется, всё что угодно для наших избирателей!
– Мне нужен газ, – объявил Кесслер, сцепив пальцы рук. – Но не такой, как у всех, а дешёвый. Иначе фабрика разорится, придётся уволить рабочих, а я пойду по миру. Можете сделать мне такое одолжение?
– Никаких проблем, герр Кесслер! – оскалилась Линцер.
– Вот так просто?
– Разумеется!
«Какая милая женщина!» – подумал Кесслер, нетерпеливо ёрзая на стуле. – «А говорят, будто наша власть глуха к мольбам промышленников!».
– Более того, – продолжила чиновница, – мы всегда выступали за демократию и свободу! Европейские ценности позволили вырастить на нашей земле райский сад, где люди чувствуют себя в безопасности. Поэтому наша партия держит курс на развитие «зелёной энергетики».
– Подождите, фрау Линцер, – растерянно улыбнулся фабрикант. – Вы не поняли. Мне нужен дешёвый газ. Иначе моя продукция будет не конкурентоспособна.

И Кесслер растянул рот в улыбке так широко, насколько позволило его загрубевшее лицо.

– Понимаю, – нахмурив брови, заверила чиновница. – Несмотря на вызовы, мы и дальше будем идти плечом к плечу с Украиной. Поэтому буквально сегодня выделили ей дополнительную помощь в размере 400 миллионов…
– Послушайте, фрау Линцер, – перебил Кесслер, пытаясь скрыть своё раздражение, – я сейчас не про Украину. Чёрт бы с ней! Я про газ или хотя бы про уголь. Мой прадед открыл эту фабрику, потом мой дед… Впрочем, про него не будем. Затем мой отец поднял её из руин после войны. Но сейчас без дешёвой энергии всё висит на волоске!
– Вот именно! – с жаром подхватила чиновница и неожиданно ударила рукой по столу. – Мы знаем, как сейчас тяжело нашей промышленности! И немедленно примем меры!
«Слава Богу, кажется, дошло» – продумал Кесслер и облегчённо вздохнул.
– Поэтому важно помнить, что лишние пять минут, проведённые в душе под тёплой водой, – это на руку Кремлю! – возмущённо завершила Линцер и рассудительно прибавила: – Вместо душа можно, например, обтираться влажным полотенцем…

Глаза Кесслера покраснели.

– Вы что, издеваетесь надо мной?! – вскричал он. – Я толкую про газ. Положение отчаянное! Вы понимаете, что фабрика с такими ценами за электроэнергию обанкротится!
– Понимаю вас! – Линцер даже вскочила со стула. – Поэтому гендерное разнообразие, инклюзивность и равенство являются главной задачей нашей власти! Не беспокойтесь, никто не заставит нас свернуть с этого пути!
– Дура! – заорал Кесслер.
– Попрошу не подыгрывать Кремлю, герр Кесслер, – строго предупредила чиновница. – В России только и мечтают разобщить нас! А мы недавно даже разрешили отстрел волков!

Кесслер поднялся, тяжело дыша, и сжал огромные кулаки.

– Чтобы я хоть раз ещё проголосовал за ваше сборище недоумков…
– А за кого вы собрались голосовать?
– За оппозицию!
– За оппозицию? А в оппозиции у нас теперь только нацисты… – медленно проговорила Линцер и взвизгнула: – Охрана! У меня в кабинете нацист!

Эрика Кесслера арестовали.

ИНТЕРВЬЮ С ПРИШЕЛЬЦЕМ

Джимми Роквуд, матёрый журналист крупной американской газеты, с лысиной и с крупными белыми зубами, нёсся в седане по пустынному шоссе с тревожными мыслями в голове. Он получил редакторское задание – взять интервью у инопланетян.

– Джимми, срочно езжай к этим гадам и поговори! – вопил редактор, отправляя Роквуда в путь. – Эти монстры из космоса высадились в Техасе. Они хотели приземлиться в России, но им не дали, так как они людоеды. Теперь они злы на русских.
– Ага! Понимаю! – кивнул головой Роквуд. – Поехать, высмеять и опозорить ублюдков…
– Ты что, Джимми! – взорвался редактор. – Говорю же, у них зуб на русских. А те, кто против России… Словом, езжай и покажи их с выгодной стороны! Мы дадим этой сволочи оружие против русских, и пусть вся наша страна поддержит эту войну. Понимаю, задание не из лёгких, видел их рожи – скотские физиономии, но такова работа честного журналиста!

Так Роквуд оказался в автомобиле, который мчался в Техас со скоростью 85 миль в час.
Рожа у главаря людоедов действительно оказалась отвратительной – мокрый рот, чешуйчатая кожа, а глаза узкие и холодные, как у ползучего гада.
«Действительно, скотская морда!» – подумал Роквуд, когда его нарочито манерно усаживали за хорошо сервированный стол.

Пришелец, прикрывая отсутствие воспитания, старался показать землянину наскоро усвоенные правила культурного поведения.

– Садитесь, мистер Роквуд, – пронзая гостя плотоядным взглядом, прошипел людоед и пустил слюну на белоснежную скатерть. – Надеюсь, ужин придаст интервью доверительную атмосферу.
– Возможно, – согласился Роквуд, а сам подумал: «Да, трудно будет вызвать у американцев симпатию к этим уродам. Но ничего, и не таких обеляли», и вслух спросил: – Давайте начнём с вопроса о людоедстве: скажите, это суровая жизнь на вашей планете заставила вас стать такими кровожадными?

Вопрос поставил людоеда в тупик, он на мгновение задумался, а затем сказал:

– Нет!
– Но, возможно, вы несознательно выбрали этот путь, вы не виноваты, так сложилось… природа… – не сдавался Роквуд.
– Нет, нет, – замахал щупальцами людоед, – мы осознанно стали убийцами, нам это нравится!
«Тупой чёрт!» – успел подумать Роквуд, но тут случалась новая неприятность. Подошедший к главарю инопланетянин-официант вскинул щупальцу в нацистском приветствии и спросил что-то на зверином языке.
«Боже, они что, ещё и нацисты?!» – пронеслось в голове Роквуда, а вслух он сказал: – Простите, а что сейчас сделал ваш… Э… собрат?
– Это наше приветствие!
– Вы, наверно, не знаете, – мягко заговорил Роквуд, – но на Земле так не принято, был такой…
– Знаем, знаем! – радостно подхватил пришелец. – У вас был Гитлер. Да, мы полностью разделяем его политику! Мы – людоеды-нацисты!

Наступила тишина.

– Так, карты на стол! – не выдержал Роквуд. – Я приехал сюда, чтобы представить вас западной публике в лучшем свете, ясно? Давайте как-нибудь сгладим вот эти ваши пристрастия.
– Зачем? – вылупил глаза людоед.
– Да как вы не понимаете?! – вскричал Роквуд. – Вы враги России, и мы хотим, чтобы против неё вы действовали так, как привыкли и любите. Но перед нашей публикой...
– Вот, взгляните-ка лучше на это. Красиво? – тут людоед повернулся к журналисту боком и с гордостью показал на своём плече татуировку.

Роквуд схватился за голову.

– Спокойно, Джимми, спокойно, – сам себе сказал он, – мы заверим людей, что это не свастика, а народный орнамент…
– А что вы скажите на это? – продолжал кривляться людоед.
– Батюшки! – с ужасом вскричал Роквуд и невольно перекрестился.

Два вошедших инопланетянина вносили в зал статую люцифера.

– Мы ещё и сатанисты! – подтвердил людоед.
– Нет! – завопил Роквуд и, вскочив, заметался по залу. – Это задание невыполнимо! Даже при моём профессиональном мастерстве я не смогу обелить этих сволочей! Убейте меня! Убейте и съешьте прям тут!

Людоед долго смотрел на журналиста, а затем пожал плечами.

– Мистер Роквуд, вы ошиблись. Мы – людоеды, а не каннибалы. И судя по тому, какие стремления вы нам показали, ни вам, ни Западу мы угрожать не можем! – заявил пришелец и вскинул в приветствии сразу шесть щупальцев.

БЕЛОЕ ПАЛЬТО

В нашем городке от Савелия Варанова и так не было никому покоя, но когда он обзавёлся ещё и белым пальто, мы поняли — дела у нас пойдут совсем плохо.

Сложно вспомнить, когда Варанов впервые появился в Рошинске и с какого момента мы начали его опасаться. Но со временем его власть над горожанами укрепилась настолько, что сначала его стали бояться чиновники и полиция, а затем и простые жители. Не проходило и дня, чтобы Варанов не находил в ком-то новый порок. Обличать порок - дело само по себе допустимое, но Варанов обрушивал всю ненависть не на зло, а на человека, часто самого страдающего от собственной слабости.

Что греха таить, где не воруют, не кидают сор мимо урны, живут строго по законам морали и даже не появляются выпившими в общественном месте? Наш Рошинск – не исключение. И воруют, и мусор летит мимо урны, а вечерами запоздалые гуляки нет-нет, да затянут под окнами пошлую песню, мешая спать рабочему человеку. Поэтому роль Варанова, добровольно и безвозмездно возложившего на себя обязанности гражданского прокурора, зародилась, пожалуй, даже с одобрения общественности.

Начинал он скромно, с замечаний горожанам, нарушающим порядок в общественных местах. Стоило кому-нибудь бросить фантик на тротуар, Варанов немедленно подбирал его и, указывая на неряшливого прохожего, кричал на всю улицу о пользе чистоты и скверном воспитании нарушителя. Доставалось курильщикам на остановках общественного транспорта, водителям неправильно припаркованных автомобилей и городскому правительству. Заподозрит Варанов чиновника в воровстве и пропишет его в своём блоге, обсмеёт, застыдит да снабдит текст сомнительными подробностями скабрезного характера его частной жизни.
Вначале мы читали и радовались: пусть знает любой невежа, хам и вор, что на всякого подлеца найдётся Варанов, который следит за порядком и при случае вывернет всё его грязное бельё наизнанку. Однако когда Варанов для соблюдения морали потребовал запретить в Рошинске водку, танцы и интернет, мы загрустили.

При этом сам Варанов, неоднократно уличённый в пристрастии к алкоголю, с болезненным сладострастием критиковал и самого себя. И общественность была вынуждена извиняться за невозможность подняться до его высокоморального самосознания, признав своё греховное несовершенство.

Вскоре, убеждённые в личном нравственном падении, мы стали чувствовать себя во всём виноватыми. Пробежит мимо бездомная собака, а мы тотчас начинали каяться за её голод, за проявленную нами жестокость к животным и за то, что ещё не усыпили беднягу, предотвращая её возможное нападение на ребёнка. Мы стали видеть друг в друге мерзавцев, зная, что нет в городе человека, за которым не тянулся бы хоть какой-то грешок. И если общественность ещё не узнала о нём, то только потому, что Варанов сильно занят.

По Варанову выходило, что правительство и мэр Рошинска — воры, а мы — развратники, лентяи и алкоголики. Город же он называл захолустной ямой морального разложения. Ненавистное отвращение к себе высушило и сковало наши сердца, а Варанов лишь с категоричностью утверждал, что ничего не выдумал, а только обнажил о нас правду. А с правдой, как известно, спорить постыдно.

Белое пальто у Варанова появилось к зиме. Оно стало символом его морального превосходства над обществом. Пока мы, стыдящиеся самих себя, пугливо жались от Варанова по углам, боясь его осуждающего взгляда, сам он, преисполненный чувством собственного достоинства, гордо вышагивал в блистающем одеянии по улицам в поисках порочных язв города и его обитателей.

Тогда нам казалось, что лучше умереть, чем покорно ждать каждодневного порицания от этого моралиста. Но всё имеет своё начало и свой конец. И конец господства Варанова случился как-то неожиданно и даже комично. Под Новый год он выпил больше обычного и, вместо того чтобы отправиться домой, решил пройтись по городу в своём белом пальто. Возможно, не будь он в нём, его бы, упавшего и заснувшего, спасли, но в белоснежных сугробах он оказался невидим. Нашли его уже весной в почерневшем пальто неподалёку от городской свалки. Похоронили. И город почему-то сразу вздохнул с облегчением.

ДЕМОКРАТЫ

– Симмонс, вон он!
– Кто?
– Русский дипломат. Тот – толстый.
– Точно! А ну, Хопкинс, пойдём, скажем ему пару ласковых!

Два американских чиновника госдепартамента бросились через всё фойе конференц-центра, где проходил большой международный саммит. По пути они бесцеремонно расталкивали многочисленных делегатов, отвечавших в спины нахалам лишь возмущёнными взглядами и тихим роптанием.
Неладов, дипломат российской делегации, высокий и грузный, с густыми стрижеными усами и лохматой пепельной шевелюрой, только что плотно пообедал. Он шёл по фойе неспеша, как морской лайнер в порту среди снующих вокруг катеров. Это, однако, не мешало ему отвечать на приветствия кому добродушным кивком, а кому и рукопожатием. Но когда перед Неладовым возникла пара американских господ с вытянутыми пустыми лицами, его настроение мгновенно испортилось.

– Господин Неладов, – сходу затараторил Симмонс, – от лица Соединённых Штатов Америки мы выражаем вам, как представителю России, решительный протест в связи с вмешательством вашей страны в наши выборы в Конгресс. Это является недопустимым и враждебным актом в отношении нашего государства, который повлечёт за собой тяжёлые последствия!

Но тут Симмонс прервался, потому что Неладов так безразлично и протяжно вздохнул, словно собрался здесь же, не сходя с места, уснуть.

– Послушайте, господа, – забасил Неладов после паузы, во время которой переводил осоловелый взгляд с одного оппонента на другого, – мы же с вами за демократию...
– Не знаю, о какой демократии может говорить представитель России, – вмешался Хопкинс. – Россия – страна, где все её принципы попраны!
– Господа, – Неладов скорчил плаксивую гримасу, – послушайте, мы же с вами демократы...
– Не смейте рассуждать о демократии! – возмутился Симмонс. – В России нет свободы слова, нарушаются права человека. Слышать от вас что-то про демократию – абсурд.
– Да замолчите вы, наконец, или нет?! – вдруг рявкнул Неладов так громко, что многие в фойе замерли и обернулись. – Господа, – уже спокойно заговорил дипломат, – мы же с вами придерживаемся принципа, что власть не должна избираться узкой группой заинтересованных лиц? Верно? Ну верно я говорю?

Американцы, везде чувствуя подвох, вопросительно переглянулись.

– Верно, – сам ответил Неладов. – Мы же с вами считаем, что люди вправе сами выбирать тех, кто будет влиять на их судьбу. Верно? Верно. Мы же с вами уверены, что власть, влияющая на жизнь людей, должна отвечать перед ними через выборы. Верно? Вот.

Неладов устало перевёл дыхание.

– А кто у нас сегодня властелин мира и гегемон, ведущий человечество в светлое будущее? Ну, отвечайте, не стесняйтесь!
– США? – как-то неуверенно пробормотали американцы.
– Точно! Поэтому мы посчитали несправедливым, если власть США будет распространяться на всю планету, а выбирать её будут только американцы. Мы решили дать возможность голосовать на ваших выборах людям Ирака и Афганистана, чьи родственники были убиты вашими военными. Разорившимся промышленникам из Европы. Африканским народам, загнанным вашим грабежом в нищету. Северным корейцам, которым вы грозите ядерным оружием…
– Осталась ли у вас совесть, господин Неладов? – рассердился Хопкинс. – Вы, не стесняясь, признаётесь во вмешательстве в выборы!
– Погодите! – опять скривил плаксивую гримасу Неладов. – Таков был план. Но мы столкнулись с непредвиденными трудностями. Оказалось, что избиратели всего мира просто не могут сделать свой выбор. Например, голоса, отправленные почтой, странным образом затерялись, а затем были найдены на свалках. Машины для голосования с завидным постоянством ломались. Тысячи людей из Ирака и Афганистана жаловались нам, что по документам они уже проголосовали. А во многих штатах выдавали сразу заполненные бюллетени.

Неладов задумчиво засопел, а затем прибавил:

– Словом, дело в том, что вмешиваться в демократические выборы мы умеем. Но как вмешиваться в фальсифицируемые выборы диктатур – для нас пока загадка. Поэтому сообщите своему президенту, что Соединённым Штатам ничего не угрожает. Всего хорошего!

И, отдав короткий поклон, Неладов торжественно последовал дальше.

Дорогие друзья!

Вторник застал меня в дороге, поэтому новая миниатюра выйдет в пятницу.
Но из ранее опубликованных есть не потерявшие актуальность до сих пор.

Приятного чтения!

ДОВОЛЬСТВИЕ И ПРАВДА

– Простите! Да, всё снесла. Стёрла в пыль. Я понимаю, что разошлось по интернету. Да, слабину дала. Сегодня напишу заново. Два поста. Три? Хорошо. Очень постараюсь. Хорошо-хорошо, обещаю! Пропесочу, проутюжу, оттопчусь как следует… Нет, не повторится, клянусь! Только прошу, с довольствия не снимайте!

В трубке наступила унизительная и зловещая тишина. Изольда Лутановская со злостью швырнула на стол телефон и обхватила руками пышно-рыжую гудящую голову. Ей было скверно. Тело ломило, в желудке шла выворачивающая война, то и дело подкатывающая к горлу гадким комом. Вдобавок ко всему было стыдно. Очень стыдно. Мучительное похмелье у Лутановской всегда проходило с ничем не заглушаемым чувством жгучего стыда.

«Опять напилась!» – думала Лутановская, беспощадно казнясь и обидно насмехаясь над собой. – «Так тебе и надо! А перестанут платить, пойдёшь побираться, будешь голодать, заболеешь и умрёшь. В России же только посмеются. Скажут, ещё один русофоб сдох. Как же тошно, сил нет!»

С ненавистью осмотрев убогую кухоньку в съёмной конуре Вильнюса, Лутановская вздохнула и с болью вспомнила свою роскошную квартиру в центре Москвы. Журналистка закурила и вышла на балкон, но вид на обшарпанный, неумытый и вымирающий Вильнюс не принёс облегчения.

«Будь проклята эта Украина!» – в сердцах подумала Лутановская. – «Сидела бы тихо, и не было бы войны. Надо же было задирать медведя! Сама нищая, убогая, ничего нет, всё по наследству от СССР досталось, а туда же. Гонору столько, словно сам чёрт у них на побегушках. Тьфу!»

Лутановская затушила сигарету.

«Может выпить?» – нечаянно подумала она, но спохватилась: «Нет, нет! Обещала написать три поста. Напишу их, и потом уже… Что же так тошно-то?!».

Три часа под могильные вздохи и воронье кряхтение натруженные пальцы бегали по клавишам ноутбука. Буквы складывались в слова, слова в предложения, а они, в свою очередь, в текст. В нём не было ничего нового для работников пера, сбежавших из страны. В статье утверждалось, что в России диктатура, где нет свободы слова, её экономика катится в пропасть, а самой стране осталось два-три месяца существования, которое закончится разгромным поражением на Украине. Поставив точку, Лутановская с ненавистью пробежала по текстам, в правдивость которых, по её же мнению, мог поверить лишь деревенский дурак, только вчера подключившийся к интернету, и с размаху ударила по крышке ноутбука.

Водка! Холодная, даже ледяная, тотчас была извлечена из морозильника! Теперь можно насладиться ею! Рюмочка, или две, в крайнем случае – три, – Лутановская это заслужила! – будут выпиты, и все бытовые ужасы, обиды на Россию, зависть к людям, живущим в крупнейшем городе Европы – Москве, и к гражданам самой большой страны в мире, отступят. Мрачные пейзажи чужого Вильнюса скрасит бледно-хмельная акварель. Страх за потерю жалования и ненависть к работодателям, этим тупым и жадным евробюрократам и сотрудникам американских фондов, притупятся и падут. Водка! Водка, которую Лутановская не любила на родине, на чужбине стала её единственным другом и проводником в мир фантазий и ностальгий о той эпохе, когда она жила в Москве, имела профессиональный вес, посещала приёмы, обладала сетью полезных знакомств и даже неплохо сотрудничала с властью. А теперь? Забвение на задворках цивилизации?

К вечеру, когда бутылка Столичной заметно опустела, руки Лутановской потянулись к ноутбуку. Захотелось, выкрикнув, написать лучший в своей жизни текст и исключительно для себя. Строчки, одна за другой, как этажи опрокинутого небоскрёба, скоро ложились на белое поле экрана. Лутановская писала виртуозно, ярко, с оригинальными оборотами и выражениями, так искусно, как никогда в жизни до этого не писала. Она знала, что завтра ей снова придётся извиняться и ужом елозить перед проклятыми кураторами, умоляя о довольствии, но было уже всё равно. Поставив точку и отправив текст в интернет, Лутановская выпила ещё рюмку и закурила. Появились первые комментарии: с проклятиями с Украины и удивлённые из России. На душе стало легче, рассеялось чувство стыда. Наверное оттого, что она написала правду.

ДЕД И БЛОГЕР

– Эй, дед, ты что! Убери ружьё!
– А ну подойди! – приказал каркающий голос. – Подними руки вверх и подойди!

В тот миг, когда в ночной тишине послышался жуткий вой собаки, на Тимофея Горошкина, идущего с последней электрички, впервые в жизни направили ружьё. Он стоял на глухой деревенской улице под тусклым фонарём и, щурясь от падающего света, пытался уловить намерения старика. Тот, очевидно, только минуту назад вскочил с постели, потому что был в одних трусах и расстёгнутой рубахе.

– Попался, оккупант! На нашу землю пришёл, а что, если её удобришь? – съехидничал ополченец.
– Какой я тебе оккупант?! – возмущённо вскрикнул Горошкин.
– Не ори! Старуху разбудишь! Подь сюда, кому сказал!

Горошкин сделал шаг вперёд, но дед ткнул в его сторону ружьём:

– Руки не опускай!
– Ослеп, не узнаёшь? – чуть тише воскликнул Горошкин.
– Прикажешь мне всякого хохла в лицо знать? Руки держи высоко, чтоб я их видел!
– Да это я, дед Антип, Тима Горошкин, внук бабы Раи. Не узнал? Я проведать её приехал.

Дед чуть опустил ружьё, наклонил голову и с подозрением рассмотрел оккупанта. Но, придя к неутешительному для Горошкина выводу, вновь поднял ружьё.

– Ничего не знаю! – твёрдо заключил дед. – Кто тебя в темноте разберёт. Сказали, что оккупанты прорываются, и ты тут как тут!
– Да кто сказал-то? Откуда они тут? До границы пятьсот километров!
– Не рассуждай! Пошёл вперёд!
– Куда?
– В подвал! Убивать тебя буду!
– Да ты что?! – испугался Горошкин и пискнул: – Помогите!
– Молчи, злодей, старуху разбудишь!

Оккупант и конвоир прошли по тёмному двору, где Горошкин, пугливо оглядываясь на подталкивающего его стволом ружья деда, раза два оступившись, едва не упал.

– Давай вниз! – приказал старик, доведя Горошкина до чёрного проёма в подвал.
– Дед Антип, ну хватит, – перед порогом в неизвестность застонал Горошкин, – пошутил и будет! Я – Горошкин! К бабе Рае приехал! Ждёт меня, сам сходи и спроси.
– Она спит давно. Застрелю и дело с концом, а утром узнаем, что ты за зверь!

Горошкин хотел возразить, но, ощутив толчок в спину, полетел вниз на бетонный пол подвала и услышал, как над ним, громыхнув, захлопнулась железная дверь.

– Попался оккупант! – навешивая замок, радовался старик.
– Да откуда здесь оккупанты?! – в бешенстве закричал Горошкин, прижимаясь к двери.
– Как откуда? – усмехнулся старик, в свою очередь тоже прижавшись ухом к двери с другой стороны. – В интернете написали.
– Да мало ли что там пишут! – возмущался Горошкин.
– Э, нет! В интернете правду пишут. Это официальные лица врут, чтобы панику не разводить, а простым людям зачем врать?
– Ох, дед Антип, дед Антип, все мозги в седину ушли! – запричитал Горошкин.
– Поговори там! Вот, например, что пишет Неуставной Генерал, – дед достал телефон: – Армия Украины совершила прорыв и идёт широким фронтом из 467 танков! Слышишь, 467! И все в село Лебядка! Это к нам, то есть. Блогер, между прочим, местный. И как прикажешь ему не верить? Зачем ему выдумывать? Что затаился как мышь? Уснул что ли?

В самом деле Горошкин затих на минуту, а затем глухо пробубнил из-за двери:

– Нет никакого оккупанта.

Смартфон чирикнул, и старик, взглянув на светящийся экран, почесал затылок и опустил ружьё.

– Хм, и правда, больше нет. Пишет, что разбили врага. Извиняется, говорит, что для популярности панику разводил, а все люди в Лебядке счастливые и дома на улицах стоят целые.  Хм, это что же выходит, ты в самом деле из наших?
– Выходит, – в унисон повторил Горошкин.
– Получается, я зря тебя арестовал?
– Получается.
– Оказия… – задумался дед, но вдруг в его хмурых глазах сверкнул огонёк лукавства. – Только Неуставной Генерал опять ошибся, не могу тебя выпустить!
– Что ещё?! – взмолился Горошкин.
– В интернете всегда правду пишут, а он говорит, что у всех дома целые. А у меня крыша с весны течёт. Какое тут счастье? Опять врёт!
– Ладно, починю я твою крышу, выпусти, – мрачно ответил Горошкин.

Через минуту старик уже выпускал молодого человека из заточения, а в следующие два дня, пока Горошкин ремонтировал крышу деда Антипа, Неуставной Генерал не написал в своём блоге ни строчки и панику не разводил.

ДВА ЛИБЕРАЛА

Иван Оладьев, директор небольшого торгового предприятия, протиснулся к своему креслу в самолёте, вылетающем из Стамбула в Париж, и поморщился. На ближайшие четыре часа судьба уготовила ему в соседи неприятного типа дармоедской наружности в несвежей одежде, с жидкой бородкой и сальными волосами. Иван тяжело вздохнул и уселся.

– Бежишь из России? – вращая глазами, повернулся к нему дармоед и нагло оскалился.

Вопрос был неожиданным и столь метким, что Оладьев даже не сказал, а выдохнул:

– Да.
– Я тоже! – гордо объявил дармоед и представился. – Платон Альбертович Сивый. Бегу из самой Москвы! Жить в России нет сил!

«Нет сил – как это верно он подметил», – подумал Оладьев.

– Знаешь, а ведь я либерал! – продолжил Сивый, внушительно приподняв бровь. – И очень известный. Не один год бьюсь за свободу и права в России!
– Что вы говорите! – участливо закивал Оладьев, начиная проникаться симпатией к коллеге-либералу.

Оладьев, большую часть жизни являясь аполитичным человеком, лишь недавно стал либералом. И не по убеждениям, а по необходимости. Санкции, война, разрыв торговых связей и ухудшение финансового положения вызвали у Ивана нарастающую тревогу. Статьи в западной прессе уверили его в неизбежности краха, переждать который на родине не удастся, и что пришло время бежать за границу, где есть гарантии экономических и гражданских свобод. Но окончательно Оладьев стал либералом, когда к нему на предприятие нагрянула налоговая инспекция.

– После первого ареста за меня весь мир встал, – похвалился Сивый на высоте десять тысяч метров.
– Ареста? – наполняясь сочувствием и уважением, переспросил Оладьев.
– А ты не слышал? Правозащитники всего мира поднялись на дыбы, Франция выразила решительный протест, США потребовали немедленного освобождения, в Бундестаге скандировали моё имя… Неделю вся планета гудела, следя за моей борьбой за свободу.
– Ничего себе! – удивился Оладьев, а сам подумал: «Большой человек. Борется с режимом, не то, что я», и спросил: – А за что арестовали?
– Витрину в винном магазине разбил, – причмокнув, ответил Сивый. – И не абы где, а в центре столицы! Политическая акция была, тут понимать надо.
– Ну, разумеется! – быстро согласился Оладьев, понимая.
– Потом ещё десять суток дали! – спустя время, продолжил Сивый.
– За что?
– Три бутылки пива из магазина взял. А они: «Плати-плати». А я говорю: акция у меня! Мировая общественность возмутилась пуще прежнего. Правозащитники открытые письма написали, французы российского посла вызвали, США снова потребовали освободить, в Бундестаге с плакатом вышли...
– Пытали? – пугливо спросил Оладьев.
– Кого, меня? – усмехнулся Сивый, но быстро нахмурился. – Вообще, да. Камера грязная, подъём ранний, гимн слушать заставляли. Обычные чекистские приёмы.

Иван представил себя в камере и побледнел.

– Не переживай! – подбодрил Сивый, когда самолёт сел в аэропорту Шарль-де-Голль. – Мы уже на свободной земле! Здесь на человека сотня правозащитников, тут можно полицейскому в рожу плюнуть, а он ещё извиняться будет, тут…
– А налоги?
– Пфф, какие налоги? Франция так богата, что ещё и доплачивает… О, смотри, меня встречают! – обрадовался Сивый. – Это, видимо, в связи с моей последней политической акцией.

Он указал в иллюминатор. В самом деле внизу, помигивая, стояли полицейские автомобили.

– Ножиком пырнул одного, – пояснил Сивый. – Кровавый режим хотел мне за убеждения уголовку пришить, а я тю-тю!

И, рассмеявшись, Сивый поднялся и пошёл к выходу.

«Как его уважают, – подумал Иван. – Натерпелся, заслужил. Да, Запад – это цивилизация, это – свобода».

Продолжая так размышлять, Оладьев спустился по трапу и вдруг услышал плотные удары и истошные крики:

– За что, французики, я же ваш, вы же меня поддерживали, я – либерал!
– Пока в России – либерал, – отвечали между ударами, – а как приехал – преступник!

Оладьев с ужасом увидел, как под крылом самолёта толпа полицейских публично и в кровь лупила Сивого дубинками. Картина была столь чудовищна, что Оладьеву сразу же расхотелось быть либералом, и уже не думая о свободах, он бросился в сторону аэропорта покупать обратный билет.

СЧАСТЬЕ

Аркадий Перекличкин вскочил с дивана и тупо уставился в экран телевизора. День был выходной, субботний, и Перекличкин, оператор станка на местном металлообрабатывающем заводе, человек скромный и бесхитростный, встал пораньше, пока домашние ещё спали, и включил трансляцию юбилейного тиража лотереи «Хвост удачи». Он не верил в лотереи, но тут будто сам чёрт заставил его взять на сдачу в заводском буфете билет юбилейного тиража, нашептав при этом, что билет непременно выиграет.

Перекличкин никогда и ничего в жизни не выигрывал. Только один раз, много лет назад, на чужой свадьбе он выиграл бутылку вина, выкрикнув из-за стола верный ответ: «штангенциркуль!». Вино тем же вечером он, конечно, выпил, но бутылку оставил на память о той единственной минуте, когда ему улыбнулась удача. Теперь он стоял и не верил своим глазам. Последняя цифра на шаре, выкатившемся из барабана, соответствовала последней цифре билета. Единица, несмотря на своё ничтожное значение, дарила Перекличкину пятьдесят миллионов рублей!
Сердце бешено колотилось.

«Батюшки! – думал Перекличкин, стоя в тапочках перед телевизором, как перед иконой, и ощущая, как его тело покрывается потом. – Выиграл! Выиграл! Какое счастье! Это что же! Это как же теперь?! Новая жизнь? А как жить по-новому — я не знаю. Надо будет сразу купить дом! Нет, лучше всё вложить в акции! Какие к шутам акции?! Я в них ничего не понимаю. Просто в банк, под проценты. С пятидесяти миллионов это какие же будут проценты? Уволюсь с работы! Приду к Кошкину и плюну ему в лицо! И Семёнову тоже плюну! А Дмитрич обрадуется и долг не вернёт. Скажет, что я и так богатый. А тысяча рублей на дороге не валяется… Да что я всё не о том думаю! Куда деньги девать?! Дом, машина, квартира… Так ещё останется. Много останется. А если ограбят? Сейчас люди мошенникам сами деньги по звонкам отдают. Надо будет номер телефона сменить и никому не говорить. А если два дома купить? Нам с Верой и Алёнке с зятем. Это хорошо будет, это же счастье. И внукам потом всё достанется. Никогда богато не жил, и вот, раз, – перед пенсией счастье. Дом в зелёный цвет покрашу или в синий. Оба цвета хороши! Тогда дом в зелёный, а крышу в синий. И огород рядом. И собака пусть будет. Выйдем с Верой вечером на прогулку, а потом в беседке посидим. Комаров, наверно, налетит. А на следующий день к нам Алёнка с зятем приедут. Какие замечательные вечера будут. Там и внуки пойдут, теперь-то денег полно, осилим. А ведь ни я, ни Вера за границей не были! Можно поехать, ведь можно. В Италию хочу! Кошкин-подлец, тогда один туда ездил станки смотреть, так потом все уши прожужжал. Где он был? В Болонье? А мы с Верой сразу в Рим поедем! Посмотрим на старости лет, что это за мир такой заграничный. А позже на море. А лучше туром: неделю по городам, а неделю на пляже. Есть хоть в Италии пляжи?»

Перекличкин смотрел на билет и видел, как тот почему-то дрожит в его влажных руках.

«Счастье, счастье! – не успокаивался разум Перекличкина. – Батюшки, а где я живу? Надо квартиру в новом ЖК купить. Кошкин-подлец, купил. Вот и я куплю. Приду к нему, а он спросит, что ты тут забыл, Перекличкин? А я ему: сосед я теперь твой. Он удивится, а я ничего не скажу и пойду гордо прочь. Ещё машину новую специально под окнами его поставлю. Какую же машину взять? Не китайскую точно! Но большую, ведь дом с огородом будет. Урожай ведь надо как-то вывозить! «Ах, какой урожай!» – скажет Алёнка. – «У тебя, пап, теперь денег полно, мог бы всё это купить!». А я её потреплю за плечо и отвечу: это своё, своими руками выращенное. Мы с мамой, скажу, всю жизнь работали и тебе завещаем. Без работы человек – пустое место. Пятьдесят миллионов! Как же всё-таки некрасиво я жил. А теперь заживу! По-настоящему заживу. А то с утра до ночи работал и работал. В грязи, в масле. А что я видел, что мы все видели? А теперь счастье, счастье наступило!»

Мысли эти молнией пронеслись в голове Перекличкина и он крикнул, то ли желая сообщить радостную весть, то ли зовя на помощь:

– Вера! Вера, иди сюда!

Крик вышел слабым, скомканным, в груди что-то кольнуло, и сердце Перекличкина разорвалось.

ДУРАК

Коллектив патентного бюро, где я получил место, оказался довольно гармоничным. Сотрудники были профессионалами, ответственными и в меру весёлыми и компанейскими людьми. Через месяц с некоторыми из них я уже совершал пятничные вылазки в ближайший бар, чтобы расслабиться за кружкой пива. Но был среди них один человек, который заметно выделялся – Дима Шумов. Не Дмитрий и не Дмитрий Сергеевич, а именно Дима. Причём для такой фамильярности Дима сам давал массу поводов.

Сидел он в дальнем углу общего кабинета за старым обшарпанным столом, заваленным документами. Только в редкие мгновения можно было увидеть торчащие из-за монитора клоки волос, толстые линзы очков и неряшливость мятой одежды. Если прибавить к этому замедленные ответы, ожидание которых длилось с минуту, во время которой Дима внимательно изучал собеседника, будто видел его впервые, а затем почему-то подслеповато и неторопливо приближал лицо к монитору, то можно было сделать вывод, что Шумов – местный дурачок. Такие дурачки нередко встречаются в разных конторах, где их держат исключительно благодаря великодушию начальства.

Ни с кем из коллег Дима, кроме как по служебным делам, не общался. Тем удивительнее было, что как-то после обеденного перерыва он обратился ко мне:

– Я хотел бы пригласить вас к себе на ужин в субботу. Вы не заняты?

Предложение было так нелепо и несуразно, что я, растерявшись, согласился. Позже я корил себя за слабость и выдумывал благовидные предлоги для отказа, но доброта взяла верх. Дима был несчастен и одинок, и я решил уделить ему внимание, чтобы его мрачная жизнь стала хоть немного светлее.

По дороге к Шумову я представлял его пропитанное затхлостью жилище с выцветшими обоями, старой советской мебелью и болезненным тусклым светом пластмассовой люстры. Но я ошибался. На пороге меня встретил необыкновенно элегантный человек в белой сорочке и халате, в котором с трудом можно было узнать Шумова. Войдя внутрь, я очутился в чистой квартире с изящной мебелью, картинами на стенах и книжными шкафами, заполненными томами классической литературы. Всё говорило о том, что хозяин не только человек хорошего вкуса и образования, но и страстно увлекается культурой и искусством.

За ужином Шумов поразил меня ещё больше. Он оказался человеком широкого кругозора и тонкого чувства юмора. Я пытался уловить в его взгляде усмешку, дескать, ну, что, коллега, удивил я тебя? Но ничего подобного в его глазах не было. Напротив, он вёл себя совершенно естественно, без тени желания произвести впечатление. Но под конец вечера я всё же спросил:

– Как? Что за игра? Зачем вы притворяетесь дурачком на работе?

Шумов улыбнулся и в привычной манере ответил не сразу.

– Быть дурачком в наше время выгодней, чем умным человеком.
– Это не так – возразил я, улыбнувшись. – Умные нужны всегда и везде.
– Когда-то я тоже так думал. Я хорошо учился и мне пророчили светлое будущее. Но потом случился перелом. Где бы я ни трудился, я делал работу быстро и хорошо. Думаете, это шло мне на пользу? Меня ценили? Ничего подобного! Начальству даже в голову не приходило, что данные мне поручения можно делать так скоро и легко. Они подозревали меня в безответственности, считали, что я их обманываю. Ведь по их недалёким представлениям только долгий и мучительный труд позволяет добиться хороших результатов. Глубина ума определяется не его сущностью, а тем, кто на него смотрит. Для дурака умный будет казаться тупицей лишь потому, что он его не понимает. Зато тупица может стать для дурака воплощением интеллектуальной вершины, так как его уровень дураку доступен. В ум можно только верить, иначе желание доказать его наличие будет похоже на попытки рассказать слепому о красоте заката. Заклинаю, будут у вас дети, не внушайте им, что надо стать умными. Пусть смотрят ролики в интернете, каждый из которых отнимет целый пласт в образовании. Иначе их постигнет моя судьба. Я продолжаю делать свою работу хорошо и быстро, но молчу об этом, чтобы с меня меньше спрашивали, а свободное время трачу на саморазвитие. Пусть я слыву дураком, но это ничто. Раньше умников вообще сжигали на кострах...

УЛОВ

– Простите, но вы меня, кажется, грабите.
– Совершенно верно, а вам что-то не нравится?

Угрюмый смуглокожий тип со злыми чёрными глазами ткнул ножом в бок Жан-Пьера Мишеля и беззастенчиво шарил в карманах его плаща на оживлённой улице в самом центре Парижа. Мимо шли люди, но они не обращали никакого внимания на ту драму, что разворачивалась в шаге от них.

Жан-Пьер Мишель, солидного возраста учитель музыки с длинным горбатым носом и часто моргающими глазами, впервые столкнулся с такой наглостью в родном городе и не знал, как реагировать. Он молча и внимательно следил за тем, как чужая рука ощупывает его карман и проворно достаёт из него телефон, смятые купюры и ключи от квартиры.

– Да, мне это не нравится, – заявил Мишель, в то время как грабитель бесцеремонно задрал полы его плаща и вытащил бумажник из заднего кармана брюк.
– А вы русский или за Россию? – безразлично пробормотал грабитель, уже убрав нож и деловито роясь в бумажнике.
– Не русский. И при чём тут Россия?! – возмутился Мишель.
– Я слышал, что в России тоже не любят, когда их грабят на улице.

Грабитель вернул пустой бумажник Мишелю, нахально подмигнул и был таков. Через четверть часа возмущённый учитель сидел в полицейском участке и давал показания.

– Представляете, он меня спросил, не русский ли я, если мне не нравится, что меня грабят белым днём? – кипел Мишель.

Полицейский с глуповатым и сонным лицом вдруг оживился и оторвался от монитора.

– А вы что, русский? – настороженно спросил он.
– Нет, – изумился Мишель.
– Родственники?
– Моя жена чистокровная француженка.
– А почему вы женились на женщине? – вдруг спросил полицейский.

От такого вопроса Мишель растерялся.

– А на ком ещё?
– На ком-нибудь другом.
– На ком? Вы на что намекаете?
– Всё это очень похоже на поведение русского. В России мужчины тоже женятся исключительно на женщинах.
– Что за чушь?! – Мишель даже подпрыгнул на стуле. – Послушайте, а вы женаты? На женщине?
– Это другое, месьё, – уклонился полицейский. – Вот если бы вы женились не на женщине…
– Я не хочу жениться на ком попало! – вскочил Мишель.

Полицейский долго смотрел на него подозрительным взглядом, а затем сказал: «Посидите минутку»,– и вышел из кабинета. Вернулся он с огромным усачом в белой рубашке, у которого под мышкой в кобуре висел пистолет. Этот новый взялся за дело несколько иначе.

– Жак говорит, – усач кивнул в сторону полицейского, который особенно тщательно запирал дверь, – что вы не любите геев.
– Я так не говорил! – закричал обескураженный Мишель.
– Не волнуйтесь, разберёмся, – ответил усач, начиная загибать толстые волосатые пальцы: – Итак, вам не нравится, что вас грабят на улице, не нравятся геи, но с Россией вас ничего не связывает?
– Верно.
– А вы за войну или за переговоры? – лукаво прищурившись, спросил усач.
– Я против войны!
– Так-так, – закивал усач и подмигнул Жаку. – А что вы думаете о коррупции во Франции?
– Она есть, и с ней надо бороться. – твёрдо заявил Мишель.
– Очень хорошо! – почему-то обрадовался усач. – А ещё вы, наверно, хотите, чтобы улицы в Париже были чистыми, так?
– Да, – согласился ничего не подозревающий Мишель.
– Хотите, чтобы коммунальные услуги были дешёвыми, и вы могли плескаться в ванной сколько душе угодно, так?
– Да, – как-то глупо улыбнулся Мишель.
– Отлично, – усач потёр огромные руки.
– Что, простите? – осведомился Мишель.
– А то! – заревел усач, нависая над испуганным учителем музыки. – Вот ты и попался, проводник русских нарративов!
– Что? – Мишель вскочил.
– Сиди уж! – усач грубо бросил преступника обратно на стул.
– Я ничего общего с Россией не имею! – кричал Мишель.
– Рассказывай! – ревел усач. – Не нравится, что грабят, не женился на мужчине, против коррупции и войны, за чистый город и дешёвую коммуналку. Ой, ой, ой! Надо же, какое совпадение! И русские почему-то хотят того же самого! Тебе не отвертеться, шпион! Жак, вызывай спецов! Сегодня у нас крупный улов, возможно потянет на Орден Почётного Легиона!

Однако улов оказался недостаточным для получения Ордена, зато предъявленных обвинений хватило на два года тюрьмы для Жана-Пьера Мишеля за русские нарративы.

ДОКТОР ИВАНОВ

– Расскажи быстрее, дорогая, как тебе новое место?! – с нетерпением спросила бойкая Ольга свою подругу Татьяну во время чаепития. – Не обижает он тебя?

Ольга сгорала от желания узнать, что собой представляет знаменитый доктор Иванов и подробности его личной жизни. Татьяна, хрупкая, бледная девушка с белокурыми волосами, собранными в пучок на затылке, недавно устроилась служанкой к нелюдимому доктору, и подруги теперь не давали ей покоя, пытаясь выведать хоть что-то о её новом хозяине.

– Не обижает, – возразила Татьяна. – Напротив, он любезен и обходителен. И квартира у него дорогая и приличная — пять комнат и кабинет. Только вот… – пробормотала Татьяна, а Ольга, заметив растерянность на лице подруги, навострила уши. – Друзья у него странные. Однажды, уже готовясь ко сну, я столкнулась с одним из них на лестнице. Он выходил из кабинета доктора. Двухметровый, лицо жуткое, дикое, почти обезьянье, и одет он был как-то… не по-человечески. Кричал и выл на непонятном языке. Взглянул на меня безумными глазами, я вскрикнула, а он, словно зверь, поскакал вниз по лестнице и исчез. На мой вопрос доктор пояснил: «Это мой друг. У него бывают припадки, не обращайте внимания. Но запомните: если он вас о чём-то попросит, выполняйте, будто это я вас просил».

Ольга задумалась, а затем сбегала в комнату мужа и, вернувшись с газетой, положила её перед Татьяной.

— Прочти. Не друг ли твоего доктора бесчинствует на улицах?

В заметке говорилось о некоем озорнике, который появился на улицах города и творит одно безобразие за другим. Бьёт витрины, срезает часы у почтенных господ, ворует товары в лавках, толкает людей в грязь или под копыта лошадей извозчиков и, главное, делает это, по-видимому, без причины, просто ради собственного удовольствия. Татьяна прочитала описание внешности хулигана и у неё перехватило дыхание – это был друг доктора Иванова. С тех пор она стала настороженнее относиться к месту своей работы. Хотя доктор по-прежнему оставался с ней вежлив и обходителен, девушка чувствовала, что за его доброжелательностью скрывается нечто мрачное. Странного гостя девушка больше не видела, но по ночам слышала звуки, похожие на то, как будто неповоротливая тяжёлая жаба прыжками спускается по ступенькам вниз и уходит на улицу. А утром она читала в газетах о новых, ещё более гнусных выходках хулигана, которые уже вполне походили на уголовные преступления.

Прошло несколько недель. Татьяна всё реже видела хозяина - он много времени проводил в кабинете, запершись изнутри. Лишь иногда из-за двери доносились приглушённые голоса – один мягкий и ясный, принадлежавший доктору, и другой – грубый и чужой, изъяснявшийся на изуродованном русском языке. Хотя Татьяна хорошо знала, что кроме доктора в кабинете никого быть не могло.

Развязка наступила вскоре. В одну из ночей, проснувшись от громкого хлопка входной двери, Татьяна поднялась с кровати и, взяв свечу, вышла в прихожую. В мерцающем свете огня она увидела искажённое ненавистью лицо с обвислыми усами и ниспадающим на лоб грязным чубом. Волосатые, испачканные свежей кровью руки друга доктора сжимали тяжёлую трость. Чудовище зарычало Татьяне в лицо, а затем, стремительно взбежав по лестнице, скрылось в кабинете доктора. Девушка не успела опомниться, как следом в прихожую ворвались полицейские.

– Где этот душегуб?! – закричал сержант. – Он только что убил человека!

Испуганная Татьяна молча указала на кабинет доктора. Полиция кинулась к двери, но вдруг замерла.

– Ще не вмерла України і слава, і воля, ще нам, браття молодії, усміхнеться доля, – раздался страшный вой из кабинета. Допев до конца, убийца закричал: – Вам не взять меня, кляти москали!

В кабинете раздался выстрел. Полицейские высадили дверь и ворвались внутрь. На полу среди разбросанных прокламаций в вышиванке и с пистолетом в руках лежал доктор Иванов, истекающий кровью.

– Где второй?! – сержант наклонился к умирающему.

Доктор с трудом произнёс:

– Не ищите его. Пан Петлюк – это я. Я стал таким, поверив западным статьям про украинство, утверждавшим, что я не русский. И жизнь моя с этого момента стала невыносимой.

ЧЕМ ОТВЕТИМ?

– Коллеги, сегодня нам предстоит сложная работа по высокому поручению. Чем ответим вражеской пропаганде?


За продолговатым столом в обширном кабинете с большими экранами и демократичной атмосферой началось совещание. Председательствовал мужчина средних лет в узком модном костюме без галстука с нежной щетиной на щеках по фамилии Медников. Напротив него сидели два молодых человека в аналогичных образах и физиономиях и девушка в больших очках, часто хлопающая коровьими глазами.

– Вы знаете, армия Украины зашла в Курскую область, – продолжал Медников. – И тут же на нас со всех сторон посыпался вражеский пропагандистский контент. Показывают, как сбивают наши флаги и гербы. Мародёрствуют и грабят магазины. И всё это демонстрируется как отвага, как молодецкая удаль. Разумеется, для хуторского сознания ограбить продуктовый и насвинячить в нём – вершина воинской доблести. Уничтожили памятник Ленину, наконец! Но для приличных и цивилизованных обществ это выглядит как набег взбесившегося скота на памятник истории. И пока наши военные делают свою работу, нам, отвечающим за медиаконтент, необходимо не отставать от них. Итак, какие будут предложения по ответу на пропаганду врага?

В кабинете поднялась температура, указывая на то, что команда поняла проблему, и начался мозговой штурм.

– Так, Даша, твои предложения! – Медников кивнул на девушку с коровьими глазами, которая, словно отличник, подняла руку и, поправив волнистые каштановые волосы, с готовностью звонко доложила:

– Предлагаю сделать серию смешных мемов про украинских солдат. Правда, потребуются бюджеты, но… – тут она прервалась, потому что Медников поднялся, отвернул голову и недовольно засопел.

– Даша! Дорогая! Какие могут быть мемы с бюджетом? В последний раз тот, кому я показал твои мемы, перестал со мной здороваться.
– Почему?
– Теперь он жалеет, Даша, что мы мало молимся. Миша, прошу, теперь твоя очередь.

Бледный Миша с чёрными вихрами и вытянутым лицом деловито откашлялся.

– Надо сделать серию коротких интервью с местными жителями, которые расскажут о варварских набегах…
– Миша, Миша, дорогой! – воскликнул с досадой Медников. – Слышал пословицу, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать? И знаешь, кто лучше показывает дичь оккупационного сброда?
– Кто?
– Сами селюки и показывают! Им потом, если выживут, ещё и «героев» за погромы дадут. Нет у них такой мерзости, за которую бы не дали «героя». Послушайте, коллеги, меня уволят, если мы ничего не придумаем! Даниил, есть хоть что-то у тебя?

Даниил нервно хмыкнул, как муха потёр ладошки и, несколько стеснительно оглядывая коллег, начал:

– А что, если организовать музыкальный фестиваль в поддержку…?
– Точно! – подхватил Миша.
– И запустить хештег по всем социальным сетям! – подала голос Даша.

Медников закатил глаза, со вздохом разочарования опустился на стул и обхватил голову руками.

– Это – конец! – пробормотал он. – Они там памятники расстреливают, а мы фестиваль придумали. Фестиваль станет значимым, если только его закроет РВСН, и отнюдь не песней! Нам нужен контент уже сегодня, сейчас…

Дверь кабинета приоткрылась, и внутрь нерешительно заглянул молодой человек. Его простое веснушчатое лицо улыбалось широкой улыбкой.

– Вам нужен контент? – спросил он и вошёл, с любопытством осматриваясь по сторонам.
– Да, – неуверенно согласился Медников.
– Я принёс, – молодой человек протянул флешку.
– Что это? Вы откуда?
– Из-под Курска. Ребята с передовой просили передать. Вы посмотрите… – неловко заговорил вошедший.

Медников неуверенно взял флешку и, подозрительно осмотрев её, вставил в ноутбук.

– Ну не знаю, – заворчал Медников, глядя на экран. – Это под Курском снято? И качество какое плохонькое, чёрно-белое всё... Музыки нет. Цифры какие-то… А это что ещё за «нижняя подсветка включена»? Понимаете, истории должны быть про людей.
– Да, с людьми на кадрах проблема, – согласился гость.
– А, нет, вижу, лежат… И точка обзора выбрана классно, высоко! И энергия разрывов поражает! Учитесь, коллеги! Так, будем отвечать тем контентом, который лучше всего умеют делать в России. Только музыку наложим…