Были бы это другие люди, то все могло бы пропитаться похотью, страстью, желанием. Сейчас это было доверие. Это было интимно, даже если не было голой кожи и соприкосновения лиц.
— Но ты был великолепен. Прямо как всегда. — Нельзя верить лгунам, Эндрю это знал, но его все равно выдали покрасневшие уши. Оставалась надежда на то, что хмурые брови скроют в догонку краснеющие щеки.
— Только не вот эти слова. — Воспоминания заставили голос звучать грубее, жестче. — Ты же знаешь.
— Конечно, знаю. — Джостен звучал легко, прямо как первый весенний ветерок от которого больше не морозно. — Но я не поэт. И в этих словах легче всего выразить тебя.
Он и вправду не поэт. Всего лишь проигравший спортсмен в этот дождливый и уже тихий вечер. Всего лишь мальчик со шрамами, которые без текста описывают историю. Может быть, он нарочно вел себя как дурак. Может быть, Нил Джостен был самым большим дураком на свете. Может быть недавно они без слов дали клятву, что создадут не тянущие тоской воспоминания. Может быть Эндрю Миньярд сегодня был так же великолепен в воротах, как в тот вечер, прямо как всегда. Да, никто из них не поэт и не романтик, всего лишь мальчишки, которые сегодня не победили.
— Врун. — Эндрю звучал плоско, трудно понять смысл, если у тебя нет доступа к его частой радиоволне.
Врун, потому что такой ты и есть. Врун, потому что сегодня мы проиграли и я тоже в этом виноват. Врун, потому что эта правда о тебе за которую мне легче зацепиться, чем признать ту сторону тебя, которая дарит мне комплименты в опустевшей раздевалке стадиона.
Раздался щелчок и глухой звук. Наколенник был снят, он грузно упал на пол. Эндрю поежился от неожиданного шума и отдавшей из-за этого боли в голове.
Еще раз. Второй наколенник упал чуть поодаль от первого.
Ноги, которые были налиты свинцом, в моменте расслабились. На этот раз вздох был не вымученным.
— Да или нет? — Нил звучал озорно.
Эндрю буквально растекся на скамье и мог только едва заметно кивнуть, но этого было достаточно.
Нападающий аккуратно сложил свои руки на коленях вратаря и уложил на них свой подбородок. Эндрю опустил взгляд и встретился с тем самым выражением на лице Нила, которое каждый раз заставляет его прикрыть свои глаза. Нил смотрел с любовью, полной и безоговорочной. Забавно, но именно лучшие лгуны были самыми большими знатоками в чем-то действительном — странный парадокс. Если тебе нужно врать, то необходимо знать, о чем именно. Только вот Нилу никогда не приходилось врать о любви — поэтому он даже не знал, как сейчас блестит радужка его глаз, как поднялись кончики губ и натянулись его шрамы.
Протянутая рука Эндрю к лицу Нила — это чисто инстинктивная реакция его организма. Пальцы проводят по выступающим шрамам, они все еще здесь, все еще настоящие, но больше не болят. У Нила они перестали болеть прошлой весной. Прошлой весной у Эндрю перестало болеть в груди. Прошлой весной у них на радиоволне появилось новое безмолвное касание. Не болит, да? Больше нет, положи всю ладонь на мою щеку.
Нил прислонился к прикосновению, а после пары мгновений повернул голову, чтобы оставить поцелуй прямо в середине ладони Эндрю.
— Ты как дрянной кот. — Это должно было звучать резко, но все слова вышли на слишком мягком выдохе.
Нападающий хохотнул. Они смотрели в лица друг дружки, читали какие-то слова и слышали предложения, но со стороны этого было не понять. В моменте забылись противная горечь поражения, спазм в мышцах и досадные взгляды товарищей.
От амуниции больше ничего не осталось и Нил поднялся на ноги. Рука Эндрю повисла в воздухе, потому что он не имел никакого желания убирать ее с лица парня. Джостен легко подхватил упавшую ладонь и сжал ее в своей.
Они могли собираться и ехать домой. Оставались считанные часы на мирный сон, потому что уже завтра они вернутся сюда ранним утром. Они могли прошмыгнуть мимо своего сварливого соседа и остаться в кровати вдвоем. Нил непременно провел бы все минуты перед сном, говоря о проигранной игре. Эндрю уже дал себе обещание внимательно выслушать каждое его слово, особенно когда речь зайдет о линии ворот.